— Нет. Но ты можешь уйти один.
— Ну да. — Радек взглянул на рисунок.
«Маленький дом, затерянный где-то в горах. Билет в новую жизнь. Простое счастье. Ты и я. Но ты — не хочешь».
— Исключено, — Радек отбросил прут в сторону. — Я тебя здесь одну не оставлю.
— Но ты же знаешь, что я не могу уйти!
И вот тогда он разозлился:
— Лиз, вот причем тут твоя, прости меня, безголовая мать, если то, что тут с тобой делают, бесчеловечно?
Она на секунду обмякла и вдруг резко отодвинулась от него — так, что ему стало холодно.
— То, что со мной делают ТУТ, это, возможно, то, чем я расплачиваюсь за... кое-что, —загадочно пояснила она. — А вот насчет моей мамы, то прикуси свой язык! — Она поднялась, передернула плечами и направилась к вилле.
Пришлось догнать ее и схватить за руку:
— Лиз!
Жар ее кожи обжег ему пальцы. «Дурочка, я же тебя люблю! А ты...»
— Подожди, — она покачала головой, — вот теперь подожди. Славка, скажи мне честно, Зверь когда-нибудь нарушал свое слово?
— Нет, — вынужден был признаться он.
— Ну и все! Я никуда не уеду, пока не заставлю его дать обещание, что он не навредит моей маме.
И Радек впервые потерял терпение — из-за нее! Нет, реально, ну сколько можно? Он ей доходчиво все разъяснил, он потихоньку от Зверя перевел крупную сумму в Лозанну. Он даже успел смотаться в Чехию (ага, как хотела она!) и заложить там тайник, наступив на горло собственной гордости — и лбом уперся в то, что сам когда-то предсказал Чудотворцу.
Упорная, упрямая. Если нужно, одна против всех и... Да к чертовой бабушке! Он ей тоже не мальчик!
— Как скажешь, Лиз.
И он ушел от нее. Но взяв билет в один конец, он доехал лишь до вокзала и развернул такси в обратную сторону. И дело не в том, что он не смог ее оставить — он представить себе не мог, что он останется без нее. Без нее он оказался бесполезен и слаб. Она была его самым надежным якорем. И он вернулся, чтобы быть с ней, а через несколько лет сесть в тюрьму за ограбление ювелирного в Вадуце. Вот тогда-то при задержании он и крикнул по-русски: «Ради неё я вас не предам!»
«Ради тебя, моя глупая девочка Лиза...»
Ну, а когда судья от души впаял ему шестерик и Радека, помотав по местам заключений, наконец перевели в «Орбе», к нему заглянул Альфред Кох и, предварительно озаботившись тем, что их не услышали, произнес:
— Тебе привет от Елены Вышегородцевой.
По сути, это был знак с того света. Правда, в то мгновение Радек решил, что его расколол Интерпол. Или что его сдали свои же.
— Ну и как выглядит эта ваша Вышегородцева? — Радек сложил на груди руки и приготовился лгать.
— Миловидная. Большие зеленые глаза.
И он понял: Лиз его не забыла. И в общем, понятно, что их встречи в «Орбе» были исключены из-за Зверя. Но Лиз и тут сумела выкрутиться, передав ему через Коха записку.
— Сколько она заплатила тебе за работу почтальоном? — Радек повертел в руках ее «наскальную живопись».
«Твой А.К... <дальше шла обезьянья голова, русское слово «еще», цифра «100» и смешная рожица>». Для непосвященных: египетский бог Тот часто изображается с головой павиана. Но кто бы сумел догадаться, что Лиз написала ему: «Твой Кох — тот еще сторож».
— Триста тысяч за первый месяц, — между тем деловито сообщил ему Кох.
«С ума сошла? Я их ей собирал на побег, а она...»
— Короче, скажешь ей «нет». Пусть не тратит деньги впустую.
Радек скомкал записку. Кох не стал спорить с ним и закрыл за собой дверь. Выждав секунд десять, Радек расправил бумажку, утопил ее в чашке с водой и растер в прах мокрый комок. Одна из немногих мер, после которой восстановить письмо уже невозможно.
Через день надзиратель вручил ему очередное послание Лизы. Радек сопротивлялся ей, как мог. Но на ее пятой записке («Если ты не <картинка рупора> мне «да», то у меня... <рисунок лба, потом слово «нет», фамилия Тер-Петросян», где «Петросян» перечеркнуто, и в конце фразы — изображение поющего хора>, что переводилось с «наскального» на человеческий, как: «Если ты не скажешь мне «да», то у меня лопнет терпение», Радек дрогнул и улыбнулся.
И он ей ответил. Она — ему. Простейшая переписка, глупейшие шарады и незамысловатая интеллектуальная игра — но сколько радости она ему приносила. С этого дня Радек фактически жил ее письмами. Она снова его спасала. Через месяц в ее записках появилось кое-что новое: «Очень скоро мне придется воспользоваться твоим планом... ты помнишь, да? Но я хочу, чтобы к тому времени ты уже вышел из «Орбе».
«Вышел» означало одно: «рывок», побег на тюремном жаргоне. Но подставить ее под раздачу, если Кох вдруг решит ее сдать?
И он написал ей, отдавая себе отчет в том, что он с ней прощается:
«Забудь меня. Я отсижу свой срок и выйду».
И он бы его отсидел, благословляя одну память о ней, но что-то пошло не так. Сначала ему сообщили, что полицейские власти Вадуца хотят пересмотреть его срок и предлагают ему пойти на сделку со следствием. Вопрос заключался лишь в том, сдаст ли он Зверя? На следующий день один из заключенных на прогулке ударил его заточкой. Кто это был, охранникам выяснить не удалось. Но отлежав пару недель в медблоке, Радек решил, что нападение — случайность. Потом ему в «пайку» подмешали крысиный яд. И если бы не «лепила» (тюремный врач), то Радек досиживал бы свой срок уже на том свете. Пока он раздумывал, как ему быть, нападения на него участились. И тут Кох передал ему записку от бунтующей Лиз, нашинкованную восклицательными знаками, как булавочная подушка:
«Не глупи! Ты отлично знаешь, кто тебя заказал! ОН боится. И если ты останешься в «Орбе», то ОН убьет тебя, как убил Джоветича».
Размочив ее записку в воде и стерев ее в порошок, как всегда это делал, Радек поудобнее уселся на табуретке и поднял на Коха глаза:
— Сколько она обещала тебе за мой побег?
— Полмиллиона.
«Окей, у меня есть эта сумма».
— И как же она организовать его собирается?
— Ну, я не знаком с деталями, — Альфред замялся. — Просто она никому не верит. Но она обещала мне эти деньги, и я готов играть с вами в вашу игру! — решительно добавил он. Но вот его глаза... Ах, это вечное зеркало душ человеческих. Потому что как бы лжец не владел собой, но у человека, задавшего ему вопрос, будет ровно десять секунд, чтобы прочитать в зрачках вруна предельно честный ответ на него.
Поглядев, как надзиратель отвел глаза в сторону, Радек прищурился: «Да ты же сдашь и ее, и меня, если тебе дадут больше». А с другой стороны... Радек вздохнул. Умирать ему не хотелось. Да и Лиз, в общем, не дура, и все это время ухитрялась держать руку на пульсе.
