— Да, не стоит. Тут ты права, милая. Но... просто задумайся: кто-то ведь может дать больше? Ты или твой заказчик об этом не думали, нет? — Мужчина наклонился к ней, оглушая ее терпким и резким запахом своего парфюма.
«Пачули?»
Этот сладковатый аромат Лиза ненавидела до глубины души. Парфюмом на основе этого эфирного масла почему-то любил пользоваться Зверь, когда приходил к ней в постель. И теперь этот запах прочно ассоциировался у нее с картинами их больной близости.
— Давид, не пугай меня, — положив ногу на ногу и аккуратно расправив подол юбки, Лиза слегка улыбнулась, заметив, как мужчина вздрогнул при первых звуках своего настоящего имени. — Я-то не думала. Но мой клиент знает о тебе кое-что, что не понравится Интерполу. Убьешь меня или этого русского, за которого меня попросили похлопотать, и информация о тебе уйдет в НЦБ Израиля. Скажи, оно тебе надо?
И мужчина пусть на секунду, но изменился в лице. За все время общения с этой девкой (сначала через агента, принимавшего заказ на его услуги, потом уже лично) ему даже в голову не пришло, что эта хладнокровная франкоговорящая сука однажды вытащит из рукава самого беспроигрышного козырного туза.
Пять лет назад тридцатитрехлетний урожденный гражданин Израиля Давид Вольф был объявлен в международный розыск по подозрению в организации побегов из мест заключения Косово, Азербайджана, Шри-Ланки и Таиланда и причинении заведомо тяжких увечий охранникам. В этом для Давида было много личного. В тюрьме слетел с катушек его брат. И в его шизофрении, как в свое время сумел выяснить Давид, были виноваты не заключенные, а надзиратели.
— Знаешь, милая, — помолчав и слегка растягивая слова, начал он, — каждый раз, когда я вижу тебя, я спрашиваю у себя: кто ты такая и как ты, черт возьми, на меня вышла? Не раскроешь мне этот секрет, нет?
«Канал Зверя в Интерполе. Зверь вел тебя и рассматривал возможность привлечения тебя к операциям. Но тебе не стоит об этом знать», — могла бы ответить Лиза. Вместо ответа она указала Давиду подбородком на официанта, который, лавируя между столиками кафе, уже нес к ним её заказ. Поблагодарив взглядом мальчика, Лиза также откинулась на спинку стула, фактически отзеркаливая позу Давида.
«Упорство, дьявольская уверенность в себе и простейшая демонстрация того факта, что ей глубоко наплевать на то, что я о ней думаю». О да! Давид Вольф прекрасно умел разбираться в языке взглядов и жестов. Но выражение глаз этой женщины, которая каждый раз, когда они встречались, намеренно уродовала себя и которую он никак не мог ни прибрать к рукам, ни раскусить, Давид не мог прочитать. Как ни старался.
Дождавшись, когда официант поставит на их столик ее чашку с кофе и отойдет, Давид придвинулся к ней ближе и уже настойчивей повторил:
— И?
— Что значит «и»? — Лиза бесстрастно изогнула бровь.
— «И» означает, что я жду ответ на свой вопрос, — отрезал мужчина. — Ну же, Элен, Вирджини, Софи, Адель... или как там тебя?
— А это всё, — усмехнулась она. — Да, а что ты вообще хотел от меня?
— Что я хотел? — Давид прищурился.
И не то чтобы у него чесались кулаки засадить сейчас этой девке в лицо, но он дал бы многое, чтобы смахнуть с ее губ эту ухмылку.
Она бесила его. Она раздражала его тем, что «делала» его чуть ли не каждый раз, когда он являлся к ней на «свидания». И она почему-то вызывала желание. Его физически тянуло к ней. И при этом Давид никак не мог отделаться от мысли, что эта девка умеет и знает намного больше, чем ему говорит. И что она — гораздо больше того, чем хочет казаться.
— Ну, когда мы начали разговор, то ты мне сказал, что нам осталось обсудить всего два вопроса, — между тем преспокойно пояснила ему «эта девка». — Первый вопрос касался денег, которые ты получишь. А тот вопрос, который ты только что задал мне... он был вторым? Или ты имел в виду что-то другое?
Давид помолчал, изучая ее. Потом хмыкнул:
— Стерва. — Она промолчала, и он отвернулся. — Да, был и другой вопрос. Скажи, твой заказчик не передумал насчет резиновых пуль?
— Не передумал. Все люди, которые встретят вас в «Орбе», должны остаться живыми.
В этот момент он заметил, что женщина наконец сняла очки и положила их на стол. Молниеносно развернувшись к ней, Давид впился в ее лицо... и ничего не увидел.
У этой бабы были абсолютно нечитаемые глаза — зеленоватые, как воды Мертвого моря. Больше того, у этой явно не всегда фригидной суки был заготовлен для него бесстрастный взгляд переговорщицы, которая пытается до него донести, что всего лишь что выполняет возложенное на нее поручение и заботится только о том, чтобы он, исполнитель, получил информацию от заказчика.
И все. Всё от слова «совсем». Никаких сложных чувств, отношений, эмоций.
«Я для тебя никто... Интересно, ты смотришь на мужчин так же равнодушно, когда они занимаются с тобой любовью? С тобой вообще кто-то когда-то занимался любовью или ты даже не знаешь, как это бывает?» — очень хотелось съязвить Давиду. Самое интересно заключалось в том, что спроси он об этом ее, и его укол попал бы в цель.
Но что-то подсказывало Давиду, что даже подобную выходку с его стороны эта стерва снесет с тем же равнодушным спокойствием, как будто с ней разговаривал не отъявленный рецидивист, а официант — мальчик-пустышка.
— Хорошо, я тебя понял, милая, — мужчина кивнул. И хотя он не любил проигрывать, но в этот раз пошел на уступку.
Своеобразное понимание, что дело, из-за которого они встретились, важней всего. И что собственная безопасность — всего дороже.
— Итак, сегодня в пять вечера, — тем не менее, жестко сказал Давид. — Убедись в том, что ваши люди сумеют разобраться с решеткой. И если твой снайпер промажет, то я умываю руки. Но деньги ты мне все равно перечислишь, или я найду тебя и лично вырежу твой язык. — Давид резко поднялся со стула, показывая, что разговор закончен.
— Отлично, — без особых эмоций кивнула Лиза.
Бросив на нее последний взгляд, мужчина швырнул на стол двадцать евро, вышел из-под зонтика уличного кафе и смешался с толпой.
Спустя три минуты официант, который явился, чтобы вручить счет понравившейся гостье, увидел перед собой пустой стол и двадцать евро, прижатые чашкой с нетронутым кофе.
В два сорок дня Радек стоял в своей «одиночке», расположенной на втором этаже правого корпуса «Орбе» (данный блок отводился для самых спокойных заключенных) и рассматривал картины, развешанные на стенах его камеры.
Рисунки были сделаны им. Пастель, уголь, сангина — для творчества в тюрьмах разрешалось использовать только мягкие и потому безопасные мелки. За время отсидки Радек в основном рисовал пейзажи Франции и Швейцарии. Но на стенах также висела пара-тройка портретов охранников, которые те еще не успели у него выпросить (на получение подобных «подарков» от заключенных все-таки требовалось согласие руководства «Орбе»). Плюс была пара шаржей на надзирателей, но это так, пустяки. Хотя в шаржах-то и скрывалась правда о Радеке.
