— Ты о чем? — Апостол Его не понял. Впрочем, он вообще не всегда Его понимал. Но он медленно встал с дивана и подошел к мужчине вплотную.
Он любил Его, да, он — любил.
Его самая большая эмоция и его единственная самая сильная слабость.
— Не важно. Забудь. — И он забыл, когда Чудотворец мягко поймал его губы.
Только ночью Он напомнит Ли, что тому нужно убрать Радека, который сейчас отбывал срок в швейцарской тюрьме «Орбе». Еще одна месть Элизабет. И еще один кровавый укол, направленный в ее сердце.
— Послезавтра все будет готово. Завтра я вылетаю в Лозанну.
— Отлично. — Чудотворец рывком поднялся с кровати, но обернулся. Опираясь на локоть, Ли смотрел Ему прямо в глаза.
«Для Тебя я сделаю все. Я же люблю Тебя...»
ГЛАВА 3
@ Тем же днем, но в более ранее время. Лозанна — кантон Во.
«Интересно, что оплотом цивилизации во все времена были все-таки не города, а тюрьмы».
Покатав в голове эту несколько философскую мысль, пятидесятидвухлетний, седой, но еще совсем не старый мужчина пригладил ладонью приперчённый полуденным солнцем ежик волос и посмотрел на часы. Стрелки его недорогих швейцарских «Apella» говорили о том, что до встречи с его визави оставалось как минимум сорок минут. Что было хорошо: в силу должности, которую он занимал, мужчина не любил торопиться. Расправив ворот такого же недорогого, как и часы, но пока еще очень приличного пиджака, мужчина быстро пересек островок двора, открыл дверцу старенького служебного «Мерседеса» и обернулся, чтобы еще раз посмотреть на вверенное ему строение.
Здание, на которое он глядел, считалось одним из лучших в европейской пенитенциарной системе. Его корпуса и развитой периметр их обслуживания лежали во франкоязычном кантоне Во, на западе под Лозанной и находились приблизительно в шестнадцати километрах от границы с Францией. Само здание представляло собой четырехэтажное, мощное, песочного цвета сооружение с крышей, нависающей над главным корпусом, как японская пагода. Для историков и любопытствующих тип подобной постройки принадлежал к пенсильванской системе, где объект сочетает в себе элементы крепостной архитектуры с малогабаритными камерами, рассчитанными на пребывание одного-двух человек.
Именно такой тип «зодчества» использовал в 1881 году русский архитектор Павел Козлов, спроектировавший первое здание Лефортовской тюрьмы, которое с тех пор неоднократно перекраивалось, но всегда хорошо охранялось.
Что до защиты сооружения, на которое сейчас глядел седовласый мужчина, то система его безопасности предусматривала не один, а сразу несколько уровней. Во-первых, корпуса здания были обнесены рядами заграждений, представляющих собой крупнозерновую сетку, натянутую на столбы высотой примерно в пять с половиной метров. Но это были только видимые рубежи защиты. Более сложной и невидимой являлась разграниченная система контроля доступа в это «учреждение».
Взгляд мужчины поднялся к вышкам с вооруженной охраной и ощупал высокие бетонные стены. А представив себе то, что за ними скрывалось — инженерию с повышенной прочностью, вандалоустойчивое охранное оборудование, программное обеспечение для распознавания лиц, системы видеонаблюдения и сигнализации и новейшие биометрические датчики, которыми здание было буквально нафаршировано, мужчина задумчиво кивнул: «Да, у этой русской может и получиться».
— Вы что-то забыли, герр Кох? — уважительно окликнул мужчину молодой, не старше двадцати пяти лет охранник.
— Да нет, — мужчина изобразил смущенную улыбку и пожал плечами. — Видимо, привык за двадцать лет находиться здесь и все время всё держать под контролем.
— Да, наверное. — Охранник неуверенно кивнул, явно не разделяя подобные привычки.
«И действительно, было бы к чему привыкать, — мысленно отозвался мужчина. — Но если все пойдет так, как планировала эта русская, то очень скоро я тебя никогда не увижу».
— Все, открывай, — ответил он, забираясь в машину. — Да, — опустив стекло, мужчина высунулся в окно, — в два я вернусь с обеда. Так что я не говорю: «До свидания».
— Конечно, герр Кох, — охранник козырнул, осклабившись в бесшабашной юношеской белозубой улыбке, и вернулся на пост, чтобы нажать кнопку, приводящую в действие подъемный механизм. С тихим шумом вбок отъехала укрепленная стальная стена, выпуская «Мерседес» за пределы периметра. Мужчина надел на нос недорогие солнцезащитные очки, махнул охраннику и выехал за ворота. Через секунду устройство за его спиной снова пришло в движение, и периметр здания опять обрел единый монолитный вид.
Мужчину звали Альфред Кох. Он действительно провел двадцать лет в здании, которое теперь покидал, и последние пять лет являлся его старшим надзирателем.
А вот зданием была швейцарская тюрьма «Орбе», которую кое-кто сегодня собирался взломать, обойдя все ее мыслимые и немыслимые системы защиты.
Выезжая на трассу, Альфред Кох покосился в боковое зеркало на «Орбе» и подумал о русской, с которой должен был пересечься в центре Лозанны. Девушку, с которой у него была назначена встеча, звали Элене Вышегородцева («Vy-sche-go-rod-tse-va... Матерь божия, ну и фамилии у этих русских!»). И хотя настоящее имя этой девушки было Лена, а вернее, Елена, но Альфреду, французу по матери, было приятно называть ее именно так. А вспомнив о том, как выглядит Элене, Кох испытал приятное волнение.
И дело было не столько в том, что Элене была вдвое моложе его и по-своему хороша (чего только стоили ее бесконечные ноги и глаза, прозрачные и зеленоватые, как у многих славянских женщин), сколько в том, что Элене могла подарить Коху новую жизнь. Очень приличную и не такую поношенную, как его недорогие «Apella», старый костюм и еще более старый автомобиль. А такую, где в Марселе, на берегу реки Роны через год или два (разумеется, когда все утихнет) Коха ждали достаток, уют и хорошая двухэтажная вилла. А может, и молоденькая любовница, очень похожая на эту Элене. Но если сегодня все пройдет так, как рассчитывал Кох, то у него появятся и настоящие золотые швейцарские часы. А такая, как эта Элене, будет с утра до вечера облизывать его с головы до пят.
Да что там Элене!
Кох прекрасно отдавал себе отчет в том, что он старел. Жизнь в принципе утекает быстро. Но в пятьдесят два, когда ты понимаешь, что юность уже прошла, что молодость не дала тебе ничего, кроме забот, что зрелость не подарила тебе даже туго набитый карман, а ты еще чувствуешь себя достаточно молодым, чтобы жить и чего-то желать, глупо не использовать хорошие шансы. А когда ты еще и двадцать с лишним лет работаешь на пенитенциарную систему и поневоле сравниваешь свою «порядочную жизнь» с жизнью заключенных — например, с судьбой того безымянного русского, который ухитрился не открыть свое имя даже сокамерникам — того самого русского, из-за которого на Коха пару месяцев назад вышла Элене и который, судя по слухам, имел на счету больше двух миллионов евро — то ты начинаешь спрашивать себя: а тебе нужно было быть таким, как все? И надо ли было так истово служить закону?
