— Нет, Эль. Они не успеют стать изгоями. Их просто убьют. Но сначала их изуродуют. Вариантов много, от средневековых пыток выжигания православного креста на пятке, чтобы стопой попирать христианский знак, до сожжения заживо в железной клетке… Впрочем, есть и другие варианты казни… Напомнить, как, включая запись на камеру, мужчин и подростков в оранжевых робах ставят в один ряд, а потом детей заставляют перерезать горло родственникам? — Даниэль замолчал, увидев, как побледнела жена.
— Дани, — воскликнула Эль, — сейчас две тысячи пятнадцатый год, а не средневековье!
— Да что ты? — Кейд саркастично посмотрел на Эль и снова опустился на стул. — А ты почитай газеты, дорогая, — горько посоветовал он. — Телевизор включи. Наконец, посмотри в Интернете историю всех террористических актов за последние месяцы. Вспомни записи всех казней, размещённых террористами на телевизионных каналах… Помнишь людей, которых заживо сожгли в Сирии? Ну и кого исламские террористы истребили в первую очередь? Христиан и коптов.
— Это — как тот, террористический акт против «Charlie Hebdo», — Эль вспомнила историю, потрясшую средства массовой информации в марте 2015 года. Кейд коротко вздохнул:
— Нет, Эль. Теракт против той французской газеты — это нечто иное. Редакция и владельцы «Charlie Hebdo» — это совсем не борцы за веру, или свободу слова, или демократию. Соболезную их родным и убитым, но — все они были виноваты в элементарном хамстве к чувствам двух миллионов мусульман, проживающих в настоящее время во Франции. Отличная мораль: оскорбить другого, чтобы сделать себе имя. Жаль, что редакции этой газеты не пришло в голову сначала нарисовать карикатуру на католического бога… Реакция публики была бы куда более зубодробительной, уж ты мне поверь.
— А что бы произошло?
— А то, что тридцать пять миллионов человек, проживающих во Франции, являются истовыми католиками. Они бы сожгли офис этой газеты вместе с редакцией… Невежество и злоба убивают наповал, Эль. Во всех остальных случаях можно договориться.
— Понятно. А скажи, Дани, разве правительство и церковь не могут защитить твою семью? Ну, или христианская община? Есть же и общественность, наконец.
— Кого защитить, Эль? Тех, кто тайно внедрился в структуры исламского государства? В сам государственный аппарат? — Даниэль невесело хмыкнул. — Скажи мне, женщина, ты знаешь много веротерпимых людей хотя бы среди христиан? Религия — это же вечная и беспощадная война, потому что война выгодна.
— Но есть же законы Бога, и они выше людских законов…
— Ага, точно. Только тут, Эль, есть одна проблема: для людей превыше всего законы, написанные ими самими. И эти правила, мягко говоря, отличаются от канонов, написанных для людей Богом… Возьми хотя бы нашу с тобой историю. Что нас извиняет, Эль? Только то, что мы жить друг без друга не можем?
Эль кивнула. Подтащила к себе маленькую подушку, прижала к груди, обняла руками колени.
— Вот именно, — невесело кивнул Даниэль. — А теперь вернёмся к нашему разговору о моей семье. Итак, в самом начале восьмидесятых мой родной отец и Рамадан работали на разведку и сотрудничали с русскими. У меня нет этому прямых доказательств, но есть один намёк: однажды я видел в доме своего отца человека. Внешность этого мужчины я вспомнить уже вряд ли смогу, но одну фразу, брошенную этим мужчиной, я запомнил. Он адресовал эту фразу моему отцу. И сказал он её на русском: «Я — „Омега“». Я спросил у отца, что произнёс незнакомец. Отец перевёл. Я спросил, что это за язык. Отец ответил, русский. Тогда я задал отцу ещё один вопрос: «Что такое „омега“»? А он ответил мне, что так обозначают предел или конец чего-то. Что эта буква часто используется в астрономии наряду с альфой.
— Ты мне об этом никогда не говорил, — удивилась Эль.
— А я этого никому не говорил, до сего момента.
— Почему?
Даниэль пожал плечами:
— Это была не моя тайна.
— Но мне ты этот секрет всё-таки раскрыл? — Эль не понимала.
— Ты — моя жена. К тому же у нас с тобой тоже есть секрет. И эта тайна пострашней иных прочих.
— Да, Дани… Но продолжай. И что же было дальше?
Даниэль снова откинулся на стуле:
— А дальше президент Садат приказал выкинуть из моей страны всех русских, а мой отец был зарезан женщиной, которую звали Лилия Файом. Рамадан уверил меня, что эта женщина тоже была русской. В тот день я, мальчик, потерявший отца, поклялся найти эту женщину, если она жива. Если умерла — то её детей. В детстве мной руководила жажда мести. Я хотел отомстить за мать и за себя, — презрительно хмыкнул Даниэль. — Потом, когда детский пыл прошёл, то я захотел узнать, кто и почему поступил так с моим отцом. И я собрал все данные, но отложил их на самую дальнюю полку своей памяти. Как ты понимаешь, искать семью убийцы я собирался не где-нибудь, а в Москве.
Эль оторопела.
— Так ты что, именно поэтому двадцать лет назад выбрал для себя Москву, когда увозил туда Еву? — с ужасом пролепетала женщина.
— Да, Эль, — невозмутимо кивнул Даниэль. — Именно поэтому я и уехал в Москву. Я всё ещё хотел раскрыть тайну смерти своего отца Амира. Я очень любил его. К тому же, я обещал это.
— Дани, это ж когда было… — Женщина всплеснула руками.
— Эль, — и Кейд поднял бровь, — а было хоть раз, чтобы я когда-нибудь не сдержал своего слова?
Молчание Эль стало лучшим ответом. Глядя в встревоженные глаза жены, Даниэль бесстрастно продолжил:
— Вот так, Эль. Но сначала волей судьбы я попал в Британию, потому что после смерти моего отца моя мать очень быстро сошлась с Дэвидом. Соседи по улице чуть не растерзали её. — Даниэль на секунду прикрыл глаза, словно увидел призраки прошлого: пронзительный свист и улюлюканье толпы, злобное шипение женщин, оскорбительные взгляды мужчин, брошенные вслед его матери. И он, одинокий подросток, идущий сквозь беснующуюся толпу, не в силах защитить мать от позора. Отгоняя воспоминания, Даниэль провёл ладонью по лицу.
— Дани, мой отец очень любил твою мать. — Мягкий, зовущий, искренний голос Эль ворвался в его сознание, и Даниэль очнулся.
— Любил, — не стал спорить он. — Но я подозреваю, что связь моей матери с Дэвидом не обошлась без участия Рамадана.
— В смысле? — удивилась Эль. Даниэль усмехнулся:
— Видишь ли, habibi, моя мать очень любила моего родного отца Амира. Ещё больше она любила Дэвида. Но предана она была только своему брату. Только Рамадан безраздельно царил в её сердце. И без одобрения Рамадана мать не пришла бы к Дэвиду.
— Ты так уверен в этом? — Эль неприязненно подняла бровь. Даниэль кивнул:
— Так уверен, что если бы передо мной поставили моего родного отца, Дэвида и Рамадана и попросили бы меня указать на того, кому принадлежит душа моей матери, то я, не раздумывая, выбрал бы Рамадана. И я бы выиграл этот спор, клянусь. Именно поэтому я и считаю, что сойтись с твоим отцом мою мать заставили дела рода Эль-Каед. Мать что-то скрывала. — Даниэль извиняющимся жестом тронул руку жены. — Эль, любовь между Мив-Шер и Дэвидом была — просто она пришла чуть позже. Но важно другое: моя мать вышла замуж за Дэвида, у которого была дочь — ты. Прошло немного времени, и после всех битв, которые у нас с тобой были, я, проигравший, сдался на милость победительнице. Тебе, Эль… Потом ты попросила меня отвезти тебя в Колчестер, потому что в этой церкви тебя крестили. Потом ты забеременела. Впоследствии я отправился в эту церковь один и встретил там Евангелину. Слово за слово, и Евангелина открывает мне тайну моей семьи, что даёт мне возможность на тебе жениться. И не просто жениться, а обвенчаться с тобой, несмотря на то, что ты и я — мы сиблинги. Как пошла на это праведница Евангелина, ума не приложу, но, тем не менее, факт остается фактом: она обвенчала нас. Там же, в Колчестере, появляется на свет наша дочь, которую ты и я называем в честь её крестной. Поскольку для всех связь между ними — это грех и позор, то ты и я принимаем решение разделиться. Моя дочь, записанная как Ева Самойлова, уезжает со мной в Москву. Ты остаёшься здесь. О том, что Ева — моя родная дочь, сейчас, кроме нас, знают только двое. Это сама Ева и Макс Уоррен.
