— Ир, скажи, а сразу всё это нельзя было мне сказать, да? Обязательно было надо выставлять меня на эмоции и делать из меня зверя? Что, так секс круче?
Самойлова поднимает брови:
— Сказать сразу, Андрей? А как ты это себе представляешь? «Привет, милый, я так тебя ждала, вот ты и пришёл. Ах, какое счастье…». А потом что? Празднуя воссоединение, улечься с тобой в кровать, чего ты с самого начала и добивался? Переспать, как ты того и хотел, а потом дождаться, когда ты предельно вежливо укажешь мне на дверь и навсегда распрощаешься? Ты бы ведь так сделал, да? — Я молчу. Но молчание — знак согласия… — Ну нет, Андрей, это больше не моя история… У меня, знаешь ли, хорошие инстинкты с точки зрения самосохранения.
— Инстинкты просто отличные, что и говорить, — киваю я. — Благодаря этим инстинктам у тебя опыт в постели, как у инженю
22. Уж прости за откровенность.
— А тебя это как-то напрягает, да? — Ира вымученно улыбается.
— Нет. Откровенно говоря, мне это даже нравится.
— Учителем себя почувствовал? Как тогда, с поцелуем? — Самойлова зло прищуривается.
— Опять не угадала. Просто с таким опытом, как у тебя — а вернее, с полным его отсутствием — ты не сможешь сыграть то, что ты на самом деле не чувствуешь. А мне нравится, как ты на меня реагируешь, вот и всё.
— И что теперь? Будешь вить из меня веревки?
— Да, — смеюсь я, — буду. Иди сюда. — Похлопал рядом с тобой по постели.
— Не получится, — отрезала Самойлова, — я уже давно не та девочка, которой ты морочил голову на «Алексеевской».
— Это я тоже заметил, — киваю я. — Вот только убивать тебе, Ира, по-прежнему хочется тех, кто тебе не безразличен. Да?
Самойлова, не мигая, смотрит на меня.
— А тебе? — шепчет она. — А тебе, Андрюша?
«А мне, Ира, всегда хотелось убивать только тебя…»
— Иногда хочется, — равнодушно отвечаю я. — Но в последнее время хочется этого всё реже и реже.
— А — почему?
«Да потому, что я давно уже пустой изнутри: я же любил тебя, Ира. Любил по-настоящему. Но я влюбился в тебя слишком рано и чересчур сильно, и эта любовь выжгла меня до костей, до остова, оставив лишь пепелище. И по сравнению с тем, что я чувствовал к тебе, всё теперь — звёздная пыль, тлен и ржавчина.»
Но я пожимаю плечами и говорю:
— Ир, да какая разница? Я же не спрашиваю тебя, почему ты здесь, со мной, а не со своим Зайкой?
— Какая разница, говоришь? — нажимает голосом Ира. — А для меня есть разница. Скажи мне, вот ты сегодня признался, что когда-то любил меня. А как это было?
— А если я соврал? — усмехаюсь я. — Давай предположим, я просто хотел сделать тебе приятное.
Ира внимательно смотрит на меня. Потом качает головой:
— Нет, ты не врал. Ты, как я заметила, лгать вообще не любишь, а чужое враньё чувствуешь за версту и на дух не переносишь… У тебя, Андрюшечка, другой грех: ты любишь играть в прятки. Или — просто отмалчиваться. Но молчание — это тоже ложь. Даже ещё хуже. — Пока я перевариваю сказанное ею, Ира узит зрачки: — Ну, так как это было? Так, муки оскорблённого самолюбия, или же ты любил меня так, что выть в голос хочется, а прийти ты не можешь, потому что понимаешь: человек, который тебе нужен, уже выбрал своё одиночество? И ты ничего не сможешь изменить, и теперь всё, что тебе остаётся, так это просто взять и убраться с его дороги? Так у тебя так было?
«Так? Нет, не так. У меня ведь не твоё сердце, Ира… Но теперь, благодаря тебе, мне будет и так тоже — и даже ещё хуже, потому что к воспоминаниям о том, что испытывал к тебе я, добавится понимание, что ты любила так же сильно, как любил тебя я, но — кого-то другого. И всё, на что я могу рассчитывать теперь, так это осколки твоей, давно разбитой кем-то, души… Жаль. Впрочем, эта правда наконец-то избавит меня от иллюзий. И завтра утром мы с тобой расстанемся тихо-мирно…»
— Нет, Ира, у меня было не так.
— А как? — упрямо допытывается она.
— А никак.
— Но…
— Всё, Самойлова, хватит. Давай на этом и остановимся. Потому что наше прошлое к нашему будущему уже никак не относится.
— «Не относится»? — Ира внимательно смотрит на меня, а я вижу, как её синие глаза темнеют, как напрягается линия рта, как заостряются скулы. — Жаль, что ты так считаешь, Андрей… А хочешь, я расскажу тебе, как я в первый раз влюбилась? — Я отворачиваюсь. — Хочешь расскажу? — настойчиво предлагает Ира.
— Нет, не хочу.
— Тебе это точно понравится, — уверяет она. — Я тебе обещаю. Однажды…
— Ир, — потеряв всякое терпение, говорю я, — я не хочу слушать про тебя и твоего Митю-Зайку.
— Про Митю? — удивляется Ира. — А Митя-то тут причем? Вообще-то это история совсем даже не про него, а про моего самого первого учителя. И про мой самый первый опыт.
«Та-ак, всё, приехали. Вот только этого мне не хватало!»
— Слушай, Самойлова, тебе обязательно надо поругаться со мной на ночь глядя? Без этого не спится, нет?
Словно не слыша меня, Ира, не отрываясь, смотрит в мои глаза и говорит:
— Ему было всего тринадцать лет, Андрей. Он учил меня целоваться…
Я замираю и мне становится невыносимо жарко. В моей голове что-то щёлкнуло, и я враз онемел, ослеп, обездвижил и обезножил. Единственное, что я слышу — это тиканье часов и безжалостный, хриплый голос, который медленно выводит слова:
— Когда мы с ним познакомились, это был долговязый такой подросток. Ещё не мужчина, но уже и не мальчик. Но — очень уж обаятельный, с этими его длинными ресницами и насмешливыми глазами. И в то же время, с самого первого взгляда было ясно, что он — хулиган, каких поискать. Невинное лицо, смешливые глаза — а с губ слетают сказанные бархатным голосом слова, которые краснеть заставляют. А еще у него была улыбка, способная ночью зажечь солнце… Оглушительное, убийственное сочетание. Вот такой и была моя первая любовь. Она сразила меня наповал… Моё первое, самое сильное чувство пришло ко мне раньше понимания законов морали и желаний тела. Моя первая любовь могла быть счастливой, Андрей, если бы я просто приняла её. Но в семнадцать лет очень сложно осознавать, что тебя тянет к подростку. Об этом мне не то, что сказать кому — об этом мне было стыдно даже подумать… А потом этот мальчик взял и поцеловал меня. И я поняла: мне некуда бежать, потому что мне больше никто не нравится… А этот мальчик взял, да посмеялся надо мной. И я поняла: он же со мной играет. Ему просто нравилось, что от него потеряла голову девушка его старше… То, что я испытывала к нему, этот мальчик понял намного раньше меня. У него, знаешь ли, было отличное, прямо-таки звериное чутье. И все соответствующие качества волка: терпение, наблюдательность и понимание, как подобрать ко мне ключик. Он был единственным, кто всегда знал, как сделать мне больно… А потом этот мальчик вырос, и стал опаснее всех, кого я только знаю. Потому что если раньше он понимал, как забраться ко мне в душу, то теперь он отлично знает, как отравить моё тело. Однажды я пообещала ему, что я брошу его первой. Но вышло так, что это он всё время бросал меня… Ну, как тебе эта история? — Ира отворачивается от меня.
