Между тем Фадеев открыл в компьютере локальный диск. Перешёл к электронным фолдерам, названным по делам, которые вело его агентство. Фадеев пропустил фолдер с делом «117S», законченным в этот четверг. Не остановился он и на папке «118S», которую специально завел для дела Маркетолога. Та папка, что искал Александр Иванович, была в самом конце списка. Для того, чтобы открыть её, требовался пароль — всего четыре буквы.
«МИТЯ», — ввёл Фадеев в диалоговом окне. И папка открылась.
— Ваш договор будет готов через три минуты, господин Кейд.
— Я знал, что вы мне не откажите.
@
5 апреля, 2015 года, воскресенье, утром.
Живой Журнал Андрея Исаева. Запись №2.
«09:38. Сижу на пересечении Кутузовского с Минской, в «Четырёх временах года». Доедаю свой нехитрый завтрак, допиваю кофе. Одним глазом кошусь на молоденькую официантку лет двадцати с коротким чёрным хвостиком и быстрыми, как у козы, ножками. Девчонка летает между столиками, кокетливо улыбается ранним посетителям и делает вид, что она — фея. И эта Фея мажет по мне глазами и, кажется, всерьёз готова исполнить одно моё желание. А может, и не одно… Я равнодушно перевожу взгляд за окно. Мне нет до этой Феи ровно никакого дела. Я смотрю на свободный в это время Кутузовский проспект с оттенками серого и голубого. И думаю я о том, что при желании можно переложить любую дерьмовую историю жизни в какую—нибудь славную сказку.
Одну такую «сказочку» я сейчас расскажу…
Апрель 1996 года. Мне тринадцать с половиной, я учусь в восьмом классе, в четверти мне грозит «пара» по английскому, а в перспективе — ПТУ. Под нажимом Дядьсаши (который, кстати сказать, занимался мной чаще, чем мой родной папа Сережа) я отправился на занятия к репетитору. Доехал до станции метро «Алексеевская», выбрался в город и сверился с запиской, которую Дядьсаша вручил мне. По ней я быстро нашёл старый белый двенадцатиэтажный дом, в котором не было лифта. Поднялся по крутой лестнице на пятый этаж и нажал на кнопку звонка. Раздались соловьиные трели, дверь открылась, и я увидел пожилую женщину с добрым лицом и мудрым, знающим взглядом.
— Здравствуй. Ты Андрей? — любезно спросила она меня. Голос у неё был гибким, блестящим — настоящее сопрано, которое проникает во все уголки души. Одним словом, голос мне понравился, и я очень вежливо сказал:
— Ага. А вы — учительница английского, Марина Витальевна Абрамова?
— Да. Ну, проходи, — приглашает меня женщина, — и на беспорядок внимания не обращай: мы с Аришей только неделю назад переехали.
Переступаю порог дома и оглядываюсь: точно, переезд. Коробки, ещё неразобранные вещи, бесчисленные связки с книгами. Но бардака и грязи нет, и мне это нравится.
— Не разувайся, — глядя на мои ноги, говорит женщина. — Не люблю я эту новомодную барскую привычку заставлять гостей летом туфли снимать.
— Это кроссовки, а не туфли, — невозмутимо подкалываю женщину я. Марина Витальевна окидывает меня заинтересованным взглядом и подозрительно принюхивается к запаху табака, который от меня исходит.
— Вижу, — заявляет «училка», — ладно, вытирай ноги и проходи в комнату… Ариша! — зовёт женщина ту, с кем я пока не знаком, — Ариша, выйди к нам!.. Ариша — это моя внучка, — поясняет Марина Витальевна и исчезает в недрах кухни. — Вы с Аришей поболтайте пока, а я чай поставлю. С пирожками. Андрюша, ты сладкие пирожки будешь?
— Меня Андрей зовут. И — да, спасибо большое, — не в силах преодолеть вбитые мне мамой правила хорошего тона, отвечаю я.
— Андрей, а чай сладкий? Ты будешь сладкий чай? — доносится до меня голос Марины Витальевны. На языке у меня закрутился ответ, смысл которого сводится к тому, что сладкое не только липко, но и вредно (следующим будет вопрос «а где у вас тут покурят?»). Я открываю рот — и застываю, потому что передо мной появляется самое прекрасное создание на свете.
Стою столбом и не верю собственным глазам. Девочка была чудесной. Идеальная, семнадцати лет, гибкая и стройная, ростом чуть ниже меня. Светлые волосы по пояс и загорелые ноги нереальной длины. А ещё — очень странные, мерцающие глаза, которые я пока не могу рассмотреть, потому что девочка повернулась к окну спиной. Но мне кажется, что солнце через кружево тюли целует её. Довершают вид девочки шорты и какой—то модный, в тон вельветовым шортам, свитер. Девочка ставит ступню одной босой ножки на ступню другой и сморит на меня с любопытством. Потом поднимает вверх руки и одним неуловимым движением ловко превращает копну своих белых волос в хвост, а заодно показывает мне загорелую впадину живота. Держа одной рукой волосы, другой девочка достает из кармана круглую, до нелепого огромную, ярко—красную пуговицу, с остроумно пропущенной в её дырки чёрной аптекарской резинкой, и скрепляет свой хвост на макушке. Мое сердце даёт два глухих удара, я шепчу: «Красная Шапочка…» и улетаю в сказку…
Прошло столько лет, но я до сих пор помню нежное, тронутое природным загаром лицо, и то, во что эта девочка была одета и как выглядела эта её дурацкая пуговица. А ещё я с лёгкостью могу представить себе золотистую впадину её живота и бесконечные ноги. Кстати сказать, реакция у меня на эти части женского тела до сих пор та же…
А тогда я уставился на Красную Шапочку и хрипло сказал ей:
— Э—э.. привет.
— Ага, и тебе хэллоу, — беспечно и насмешливо отвечает мне девочка. Боже, какой у неё голос: чуть хриплый, а диапазон такой, что блюз можно петь. Или — шептать признания. Лучше всего в этом голосе звучат ноты второй октавы, где верхние тоны легко поддаются изменению силы звука, и… так, ладно: да, у меня абсолютный слух. И — да, я в детстве играл на скрипке. И — да, спасибо за это всё моей маме Свете!
— Ты кто? — чуть свысока спрашивает меня девочка.
— Я? — «Придурок, зачем я её переспрашиваю?»
— Нет, я, — тут же воспользовалась моим промахом вредная Красная Шапочка.
«Ну, всё понятно: передо мной — привыкшая к поклонению звезда.»
— Я — Андрей, — говорю «звезде» я взрослым независимым голосом.
— А «сладкий», прости, это твоя фамилия? — преувеличенно—вежливо осведомляется она.
— Нет, детка, сладкий — это моё призвание. Тебе показать? — На лице у меня невинно—невозмутимое выражение, с которым я и вываливаю свой вопрос. Девочка прямо отпала.
«Ну что, съела? Ага, я и сам звезда. Это я только с виду пай—мальчик. Ты лучше у старой карги директрисы спроси, зачем она мою мать вызвала. Из—за английского и ботаники, что ли? Как бы ни так, это я её племяннику навалял за то, что он юбки задирал старшим школьницам. Мой гарем, не его!..» Вру: просто мне девчонки тогда пожаловались…
Красная Шапочка изумлённо распахивает глаза, хлопает ресницами. Потом на её губах расцветает улыбка, и девочка начинает смеяться. Вместе с ней начинаю веселиться и я, постепенно оттаивая.
— А, так ты, наверное, еще один ученик моей бабушки… Мне дядя Саша что—то такое про тебя говорил, — и Красная Шапочка небрежно щёлкает пальцами. Я немедленно убираю улыбку с лица, но молчу: я и в детстве был терпеливым и всегда предпочитал оставлять за собой только последнее слово.
