Только все устаканилось, все причитал я про себя, только я овладел искусством жить, а ведь жить нужно чем тише, тем лучше, чтоб ненароком не вызвать зависть богов, как эти самые боги обрушили на меня свои молоты — точнее говоря, костыли. И упаковали все это в сюжет какого-то Дэвида Линча для бедных.
Значит, эта девушка с псом — что-то вроде предсмертной галлюцинации, которую мне соорудил мозг. Что ж, с его стороны это очень мило — ведь та беседа на Обводном канале, пожалуй, единственный по-настоящему приятный эпизод среди либо беспокойных, либо совершенно невыразительных эпизодов, составлявших мою жизнь многие месяцы. В таком случае надеюсь, что эта галлюцинация продлится достаточно долго. Хочется верить, мой мозг сродни мозгам сценаристов сериала «Лост», растянувших предсмертную галлюцинацию на шесть полноценных сезонов.
— Я умираю… Гермес… дата… Дагон… шесть сезонов, — все это время лепетал я.
— Боже ты мой, в кои-то веки привела мужика, а он всю хату забрызгал кровью, — сообщала она кому-то по громкой связи, и из динамика раздавался смущенный смех — было понятно, что она звонила не в скорую, а решила поговорить с подружкой. Вот так, я помираю от костыля бомжа под хохот двух бессовестных баб в качестве траурного аккомпанемента.
— Скорую, — бормотал я, все еще не оставляя надежды остановить поток крови.
— Какую скорую, у тебя просто царапина, кровь уже не течет, — увещевала она, сопровождая меня в кровать, которая была, под стать креслам, гигантской.
Пес, нализавшийся моей крови, шел по пятам и продолжал кашлять.
— А вот если с псом что случится, тебе и скорая не поможет, — услышал я откуда-то с потолка, удобно расположив голову на подушке.
Неторопливые действия, снисходительная улыбка моей знакомой с Обводного канала действовали седативно. А ведь как выглядела ситуация с ее стороны — неизвестный мужик с улицы, едва проникнув в твою квартиру, оторвал от себя кусок кожи (хотя ничего я не отрывал, но предположим, что сделал это) и принялся истекать кровью у тебя на глазах, заляпал кровью паркет и, главное, — кожаную материю. Мало кто был бы способен действовать на ее месте с таким хладнокровием.
Но ведь и правда, кровь перестала и, кажется, я был еще жив. Ее лицо, усталое, оливковое, округлое, напоминало маску, если не считать насмешливых серо-зеленых глаз.
— Если хочешь, можешь поспать, — предложила она, и веки, не дожидаясь соответствующего распоряжения из моей головы, сразу закрылись.
Внезапно я вспомнил о своей первой любви. Я вспомнил Таню из параллельного класса. Год набиравшись смелости, я позвал ее погулять, а она неожиданно согласилась. Черноволосая роковая красавица, я и не думал, что ее может заинтересовать паренек, еще недавно страдавший от энуреза.
Но в последний момент я струсил, решил, что в одиночку не справлюсь, и позвал с собой четверых друзей, отборнейших неудачников, презираемых не только девчонками, но и учителями, соседями, дворовыми псами и даже собственными родителями. Вшестером мы долго бродили по лабиринтам спальников, пока один из друзей не предложил зайти к нему, чтобы поговорить с попугаем. Попугай, впрочем, так ни слова и не произнес, скорее всего из презрения, и мы стали играть в карты на раздевание, роковая красавица Таня и пятеро маргиналов в громоздких очках. Таня проиграла первую партию и решилась снять свитер, но только с условием, что прежде мы все разденемся догола. Все сразу же согласились, а один уже через пару секунд стоял без трусов, без всяких специальных сигналов или согласований. Но я отказался и, в общем, был прав. Мы учились классе в пятом или шестом, так что едва ли Таня без свитера представляла хоть сколько-нибудь интересное зрелище. Но тот смельчак разозлился, и дело кончилось дракой, он подбил мне глаз, я сломал ему очки, и с Таней мы вне школьных стен никогда не встречались. Но похоже, что это и была та самая первая и до недавнего времени главная в моей жизни любовь. Которая, вероятно, даже не стоит упоминания.
«Скорую», — зачем-то в последний раз повторил я, а уже через пару секунд погрузился в самый безмятежный из снов, под убаюкавший меня песий кашель из-под кровати.
