Один только Костя был островком спокойствия в этом бушующем море мусора и гнилой воды. Его жизнь не менялась ни в одной мельчайшей детали. Та же марка овсянки, та же часовая зарядка, тот же кофе, готовившийся на самом медленном из огней.
Но я с не меньшим спокойствием наблюдал умирание нашей квартиры, я готов был уйти под воду вместе с этой Венецией, воздвигнутой из дерьма и яичных коробок. Тем более что я твердо усвоил — процесс угасания, погружения на дно может растянуться на многие десятилетия. И только энергия молодой жизни, которая еще бушевала в Саше, не дала нам уйти под воду, она настояла, чтобы мы как можно скорее искали другое жилье.
* * *
Мы отправились навестить Женю в сумасшедший дом. В дороге я выяснил, что в последние пару недель Женя донимал друзей звонками, письмами, сообщениями. Он твердил о каком-то расколе в пространстве, о демонах, массово прорвавшихся в нашу реальность, о необходимости укреплять сигнализацию. А на самом пике болезни в голове у него поменялись местами мертвые и живые, и он пытался звонить Марату, мертвым членам семьи, другим мертвецам, которых знал лично, а вот с живыми друзьями общался одним способом: приходя в церковь и ставя каждому свечи за упокой. Единственным другом, которого все это обошло стороной, оказался я. А значит, и в состоянии бреда Женя не забывал моего предательства, боялся открыться мне или же, в его логике, не хотел меня спасти.
* * *
Мы шли по улице из сплошных заброшенных заводских зданий, почти в точности воспроизводившей улицу Комсомола. Приходилось месить ногами пышную снеговую кашу, ежесекундно стирать снеговую кашу с лица, эта каша висела в воздухе густой пленкой. Мои карманы были набиты упаковками конфет «Скитлс», шоколадок и мармеладок, приобретенных по просьбе Жени.
С ворот больницы свисала колючая проволока, разорванная и распущенная, она вилась по стене, как виноградный лист. За весь путь мы не встретили ни одной вывески, но вот появилась первая — «Центр принудительного психиатрического лечения». Женю держали в соседнем здании, имевшем и без таблички уныло-жуткий вид.
Свидания проходили в душной комнатке без окон, заставленной школьными партами. Больные и посетители очень тихо, как во время контрольной, переговаривались. В углу стоял аквариум, покрывшийся тиной и желто-белым налетом. Я вспомнил, что точно такой же налет был и на губах моих родственников, которых круглосуточно пичкали медикаментами.
Женя вышел навстречу к нам в застиранной полосатой пижаме, с лицом, как будто бы тоже пережившим массу стирок. Глаза не выражали ничего, кроме вялого недоумения. Шаркая, он упал на стул, и, хотя скелет вроде был при нем, показалось, что он растекся на стуле желейной массой.
Разорвав пачку «Скитлс», он принялся сыпать конфеты в рот, не слыша вопросов. Наевшись, он стал жаловаться на то, что ему запрещают гулять, на чудовищную кормежку, в которой нет ничего веганского, даже картофельное пюре тут со свиным жиром. А на днях один сумасшедший старик наделал в штаны, а второй пациент попытался того старика изнасиловать. Но главное, что Жене не место здесь — ведь он абсолютно нормален, в отличие от всех остальных, в особенности санитаров. Его кололи какой-то тяжелой дрянью, и он был не в состоянии ни читать, ни думать. А Женя прежде всего деловой человек, его время — деньги, кто оплатит ему гонорар за концерт, который должен пройти уже через неделю? Судя по всему, врачи не торопились его выпускать и даже вовсе хотели отправить по месту прописки в родное Кемерово, этапировать в сопровождении конвоиров, как террориста.
Мы попытались развлечь Женю. Михаил Енотов рассказал историю о нашем общем знакомом, измученном одиночеством. Недавно он завел «тиндер», который, как он решил, был сломанным: парень лайкал всех женщин подряд, но у него не выпадало ни одного мэтча. А потом он получил от одной симпатичной девушки суперлайк. Оказалось, что через него она хотела познакомиться с Костей. Все стали смеяться. Санитар, приставленный к нам, смотрел неподвижным взглядом убийцы. Входили и уходили медсестры, юные и пожилые, но у всех на лицах застыло одинаковое выражение какой-то свирепой веселости.
— Сами видите, дорогие ебаные друзья, что я куда нормальнее вас, так что решайте уж как-нибудь это недоразумение. — Женя обвел визитеров усталым взглядом и попытался встать. Но сил не было.
Время визита тянулось медленно. Женя поговорил по телефону с отцом, потом с Дашей, с которой, кажется, снова воссоединился. Мы помогли ему открыть пакет с мармеладом. Женя повторил свою мысль о том, что его пора вызволять. Когда я поднялся, чтобы уйти, он взял меня за руку. Склонившись к самому уху, прошептал: «Со мной в палате сидит Сатана». Я слышал, что у попавших в психушку такие встречи случаются регулярно, но все же спросил:
— Это он тебе сам сказал?
— Да.
— И как же он выглядит?
— Седой и с усами, кореец вроде. Ему на вид под полтос.
Хотя мой поклонник не походил на немолодого корейца, об одном упоминании усов, в особенности в сочетании с седыми волосами, меня охватило такое волнение, что я вынужден был встать и сделать пару кругов по комнате. Санитар со взглядом убийцы с интересом следил за мной.
— Как ты понял, что он Сатана?
— Он читает мысли. Просчитывает меня на десять шагов вперед. Он может менять будущее и даже прошлое. Еще он работает на скотобойне. Я не понял, зачем это ему. Наверное, для прикрытия. Я сказал ему: меня живым не возьмешь!
— А он?
— Посмеялся.
По дороге обратно мы выяснили, что все телефоны врачей, указанные при входе, были ненастоящими. Как и фамилии. Было нельзя понять, кто Женин лечащий врач и как с ним связаться. Казалось, что Женю уже не вызволить из этой бюрократической паутины ни через неделю, ни вообще когда-либо в обозримом будущем. И его так и будут держать под надзором санитара-убийцы, пока он окончательно не превратится в желе. Но уже через пару дней Женя был на свободе — стоило подключить Валеру с его врачебными связями и харизмой величиной с мир.
30
Ветер на набережной поутих, и птицы двигались по Неве на последних льдинах. В основном утки и чайки, но попалась и пара ворон, пустившихся в несвойственное для этих рассудительных тварей романтическое приключение. Весной даже район улицы Комсомола переживал преображение. Из всех тюремных и заводских развалин, как волосы из ушей и ноздрей стариков, поползла растительность. К апрелю я наконец нашел подходящее жилье — переделанную из коммуналки однушку-студию на Васильевском острове, оказавшуюся, по забавному совпадению, в паре минут ходьбы от Смоленского православного кладбища.
Хозяйкой была очаровательнейшая старушка с безвольно повисшими на лице щеками, которые она щедро пудрила. Выражение доброй беспомощности на ее лице вселяло доверие. Она не хотела брать аванс, потому что верила моим честным глазам, но все же с огромною неохотой разрешила себе буквально всучить пятитысячную купюру в доказательство, что я никуда не денусь.
