Кажется — чего легче, разойтись в этом заброшенном городе двум людям, которых на первый взгляд и не связывает ничего. Но нет, тут действует все та же простая животная логика — либо ты, либо тебя.
О последствиях даже задумываться не стоит. Последствия будут самые мягкие. Просто в ответ на вопрос, зачем ты его убил, скажешь, что убить тебя вынудил город Санкт-Петербург. И вообще, убил ты не человека, а то ли своего темного двойника, то ли ожившую карту Таро, а может, и самого черта, ведь, как известно, одно из альтернативных названий Петербурга — Чертоград. И, наверное, оно дано не случайно, и эти создания попадаются здесь не реже обычных людей, есть основания полагать, что их число эквивалентно. Можно принять и самое логичное объяснение — что это действительно твой поклонник, немножко придурковатый и эксцентричный, со сбитыми, как иногда говорят, моральными ориентирами. Просто он любит докапываться до сути вещей и из-за этого осведомлен о твоей жизни чуть больше других, а в общем и целом этот парень желает тебе только добра. Но ведь эту версию ты отвергнешь сам как нежизнеспособную».
Но пока я слушал эти напутствия в голове, необходимость в усилиях уже отпала — мой поклонник плавал в воде, как кувшинка, с желтым распухшим лицом, с кровоподтеком возле виска и нашлепкой усов, теперь напоминающих пиявку. Его глаза, ставшие вдруг из черных бело-молочными, были устремлены к небу.
И что мне теперь делать, осторожно спросил я, но голос уже молчал, и было понятно, что он не планировал продолжать беседу.
Постояв немного возле причала, я сумел совладать со все возраставшим желанием просто взять и уйти, оставив эту кувшинку на попечение Невы. Но труп не желал уплывать, он болтался возле причала, как в проруби, привязанный невидимой цепью к плитам. Я стал замерзать, мороз так стремительно проникал под кожу, как будто от кожи остался один намек. Я снова был, как Валерин младенец, явившийся в мир раньше срока, но только без спасительной барокамеры, без надзора, отданный воле случая.
Мне было не справиться в одиночку, и я решил позвонить тому, кто выручал меня всегда и везде, моему проводнику, моему петербургскому ангелу-хранителю и покровителю, за исключением одного досадного эпизода, который следовало поскорее забыть. Я позвонил Максиму.
28
Вообще-то, нет никакой уверенности, что позвонил ему именно я, а не наоборот. А может, и никакого звонка не было, и Максим просто явился, уловив мой беззвучный призыв о помощи. Должно быть, он носился где-то поблизости, по своему обыкновению осыпая стихами окрестности и попутно ища вдохновения для новых стихов.
Так или иначе, через какое-то время возле причала остановился микроавтобус, весь изрисованный насекомыми, в диапазоне от мелких клещей до жука-слона или, к примеру, гигантского роющего таракана. Из автобуса вышли Максим и водитель, долговязый парень в красной шапочке, как у ватиканского кардинала. У него была добрая умиротворяющая внешность сотрудника позднесоветского НИИ.
Максим с водителем составляли довольно комичную пару, и комизм был даже не в том, что один был невысокий и плотный, а второй тощий и длинный, а в том, что водитель двигался, как оживший циркуль, а Максим, из-за того что тащил на себе пуховое одеяло без наволочки, напоминал коротконогое облачко.
Водитель сразу же объявил, что пережил операцию на спине, так что возиться с покойником нам придется самостоятельно. Мы без труда выволокли приставшее к берегу тело поклонника. Максим глядел с подозрением на мертвеца. «Он точно мертвый?» Я кивнул, но Максим все же прощупал пульс. А после него пульс прощупал еще и водитель — только не на руке, а на шее.
Окончательно удостоверившись в наступлении смерти, мы завернули труп в одеяло и затолкали в заднюю дверь. Покойник казался неправдоподобно легким.
Помню, что мы долго не могли тронуться. Максим причитал, что у нас нет гашеной извести, водитель же утверждал, что никакая известь нам не нужна: петербургская почва способствует быстрому разложению. Уже через месяц труп превратится в скелет, и от дореволюционных покойников его будет не отличить. Причем (интересный факт!) это свойство распространяется только на человеческую плоть и одежду, а вот драгоценности, как правило, в худшем случае только темнеют. Но обычно выглядят в точности так, как перед закапыванием, если даже прошло два столетия.
Я говорил, что нам следует ехать к Шуваловскому, но Максим и водитель отказывались: мы не знаем, что там за яма и разрыта ли она до сих пор. Кроме того, Шуваловское кладбище небольшое, через него проходит много людей, особенно в теплое время года. А вот на Смоленском православном есть уголки, в которые годами не ступает нога человека.
На водителе была рубашка с коротким рукавом, и я заметил, что его руки, как и корпус машины, сплошь покрывали изображения самых разнообразных насекомых, которые бесшумной толпой ползли от фаланг пальцев к горлу.
Ни Максим, ни его водитель и не думали интересоваться происхождением покойника. Мы ехали в тишине, прерываемой только моими почесываниями и щелчками клавиатуры на телефоне Максима. Он вбивал свое имя в поисковики.
Должно быть, в этом и был секрет успешного петербуржца — не задавать лишних вопросов, не особо оглядываться по сторонам, а просто делать свою работу. И неважно, что это была за работа — высокооплачиваемая или бесплатная, творческая или тупая и монотонная. Или, в случае многих жителей Петербурга, работой следовало считать бесцельное блуждание от кровати к окну и обратно, выматывавшее не меньше двенадцатичасовой смены.
А если начать задавать вопросы о происхождении трупа, за ними неизбежно последовали бы вопросы о картах Таро, о снимках могил еще живых людей, о двойниках и проклятии древних сфинксов.
Если будешь много расспрашивать, шататься без цели среди могил, щупать то, что плохо лежит или стоит, и уж тем более щупать то, что запрятано глубоко и стоит высоко, как фиванские сфинксы, то очень быстро обнаружишь себя у метро, с продуктовым пакетом на голове, с кипящей и пузырящейся пеной на подбородке. Ты будешь выкрикивать нечленораздельные оскорбления, хватать незнакомцев за руки и с регулярностью получать за это в и без того пожеванную судьбой одутловатую рожу. Таков удел интересующихся людей.
* * *
Мы припарковались возле дыры в заборе, утопавшем в снегу. Пришлось на какое-то время размотать одеяло, чтобы протолкнуть покойника через прутья. Ноги промокли насквозь уже с первым шагом. Кладбище встретило нас глубокой лужей, полной старых венков.
Маленькая луна потерялась за редкими мелкими облаками, стало почти беспросветно темно, а водитель не позволил включить даже фонарик на телефоне. Это было только начало пути, но уже казалось, что мы с Максимом тащим покойника, проваливаясь в черном снегу, даже не часы, а долгие годы. Покойник стремительно набирал вес.
Ноги то утопали почти до пояса, то взбирались на твердый холм, то спотыкались, и я не имел ни малейшего представления о том, что впереди, и что надо мной, и что под ногами, и было ли хоть где-то хоть что-нибудь. Та самая темная материя, о которой твердил Леха Никонов, со всех сторон обступила нас, это были не восемьдесят и не девяносто девять, а все сто процентов пространства вокруг, а мы были просто клочки не пойми чего, вихрящиеся клубы пыли. Мы проваливались глубже и все сильней намокали, но при этом казалось, что мы поднимаемся вверх, и мы бы давно уже вышли в открытый космос, если бы не какая-то скрытая сила, которая не отпускала нас. Я чувствовал себя как воздушный шарик, привязанный к валуну. Я тащил уже из последних сил, а мой поклонник цеплялся за все подряд: за когтистые корни деревьев, обломки надгробий, прутья оградок и все, что еще могло вылезать из этих зыбучих песков, в которых мы навсегда останемся.
