Позже я даже решил найти фрагменты его дневников об Озерках, и мне попалась одна запись: «Пью в Озерках. День мучительный и жаркий, напиваюсь».
Кирилл тем временем уже вовсю делился краеведческими познаниями, коих у него, должно быть, в избытке. Напомню для невнимательного читателя, что Кирилл Рябов почти не покидал район Озерки. Это не мешало ему уверенно утверждать, что Шуваловское — одно из живописнейших кладбищ в Петербурге, а следовательно, и в мире. Но в тот момент, вспотевший и запыхавшийся, изможденный волнением, я был не в состоянии вполне оценить его вид.
Кирилл поделился следующей справочной информацией: Шуваловское кладбище основано в XVIII веке, но здесь преобладают послевоенные захоронения. Мертвецов-селебрити почти нет. Разве что могила жены отчима брата троюродной сестры внучатого племянника великого русского поэта А. С. Пушкина. А еще здесь нашел упокоение, как это принято говорить, прах писателя Андрея Битова. «И, возможно, мой, еще и мой прах», — мысленно прибавил к этому я, взглядом выискивая среди массы тонких березок и свое искривленное дерево.
Мертвецы здесь лежат слишком тесно друг к другу, между рядами почти невозможно протиснуться — только кое-где и кое-как.
Склон оказался крутым, вокруг было мокро и скользко, и всюду поблескивали острия оград, которые только и ждали, как мы оступимся. Чтобы не оставить на одном из таких штырей глазное яблоко, приходилось крепко хватать оградки, но оградки здесь хрупкие и коварные, так и норовящие выскользнуть из-под руки. Низкие, ржавые, точь-в-точь такие же, как на моем снимке.
Когда мы с трудом, с потерями (порвался рукав у Кирилла, я чуть не упал и выпачкал обе руки), но все-таки соскользнули чуть-чуть пониже, с холма показалось озеро.
Я все же остановился на пару секунд, чтобы полюбоваться этим великолепным умиротворяющим русским видом: большой, похожий на мутное зеркало водоем, проглядывающий сквозь позеленевшие кресты и ветви деревьев, кривые, как стариковские руки.
Все надгробия были повернуты к озеру задом, как, должно быть, и мертвецы. Никого из родственников не посетила мысль положить покойника так, чтобы он мог любоваться лесопарком и озером, а может, и посетила кого-нибудь, но пришлось подчиниться уставу Шуваловского кладбища, не допускающему подобной сентиментальщины.
На надгробиях были написаны таинственные, нелепые, неведомые имена. Крез Рудалев, Авраамий Опенман, Зефира Евгеньевна (без фамилии). Если бы меня привели на Шуваловское ребенком и я судил бы о мире мертвых только лишь по нему, то уверился, что покойники — особенная национальность. И какое же счастье, что я и моя семья не принадлежим к ней.
Где-то внизу, под склоном, раздались пьяные возгласы. Я снова вспомнил двоих товарищей — Блока и Белого, а следом и третьего — Сологуба. Он говорил, что один человек на миллион все-таки не умирает. Ему за особые достижения даруется вечная жизнь. И именно он, Сологуб, не умрет. Велик уж очень.
Но наш мир выстроен на равновесии, и если кто-то в силу неведомой нам причины не умирает, то кто-то другой должен умереть дважды, за себя и за него. Иначе мы моментально провалимся в тот самый всеобщий кровавый хаос, обещаемый нам с древнейших времен.
За секунду до того, как мне предстояло застыть от ужаса и удивления, до того, как челюсть отвисла, выкатились глаза и все другие части лица и тела немного вышли из берегов, а из руки выпала и заскользила по склону чекушка джина, мое внимание привлекло надгробие с орнаментом в форме крупных белых зубов. Два ряда, чуть изогнувшиеся в улыбке. «У холмов есть глаза, у могилок — зубки», — успел подумать я, успел даже ощутить мимолетную радость от собственного остроумия. Но тут я перевел взгляд чуть правей, и внутренний жар пробудился с новой силой, огромная печь разгорелась у меня в животе, холодный сетчатый пот выступил на лице, скрутило в узел кишки, перед глазами все поплыло, и я схватился за штырь ограды, чтобы не загреметь. В двух шагах от меня росло искривленное у самых корней, орущее о своем уродстве дерево.
Черный обелиск был тут же, а то странное пустое пространство, создававшее ощущение окраины бытия, открывалось сразу же за обрывом, по которому мы и скользили вниз, к озеру. Но там, где по всем признакам следовало стоять временному надгробию с моими именем и фамилией, была только яма с комьями затвердевшей рыжей земли вокруг.
Я заглянул в яму, но не увидел ничего, кроме снега и еловых ветвей. Огляделся в поисках надгробного камня или других следов, но напрасно. Я спрыгнул внутрь и стал разгребать снег, сам не зная, на что надеясь. Если бы я проживал не свою жизнь, а был персонажем триллера, мистического или только притворяющегося мистическим для создания дополнительного напряжения, то наверняка нашел бы на дне какой-нибудь артефакт наподобие карты Таро Шут из микроскопической колоды Лиды. Или, напротив, Шута из старинной дореволюционной колоды. Но в яме ничего не было, только грязь, щепки, пустой пластиковый стаканчик.
И Кириллу приличествовало бы тогда возопить что-нибудь вроде: «О боже мой! Зачем ты полез в могилу? Что вообще происходит вокруг?» Но Кирилл наблюдал за моими действиями с доброжелательным равнодушием — и без того сонный, от употребленного джина он готов был уснуть на ходу. Но все-таки груз социального давления, под которым склонял голову даже мелкий бандит Никита, вынудил Кирилла встать над ямой с протянутой мне рукой.
— Чего искал? — решил уточнить Кирилл для поддержания разговора.
— Показалось, что телефон выпал, — сказал я. — Но он не выпадал.
Вслед за бутылкой джина мы спустились вниз, к пляжу. У самой песчаной косы стоял последний или же первый, как посмотреть, ряд могил. Оградка одной из них была отворена, и пожилая женщина, выпятив огромный, как два крыла, распростертый зад, выпалывала сорняки на могиле мертвого родственника. Рядом ее живые родственники купали в маринаде шашлык, поливали угли вонючей жидкостью для розжига, и полуголый мужчина с полотенцем в руках шел к ним от озера.
Наблюдая эту русскую пастораль, я задумался, есть ли на кладбищах такое понятие, как «первая линия к воде»? И как это влияет на цену? Для живых первая линия очень удобна, но губительна для мертвеца. Мертвец, не исключено, уже давно смыт в это мутное озеро, запрещенное для купания Росприроднадзором.
Мы тоже сели у берега, и я заметил, что в илистой мутной воде плавало что-то овальное, белое, похожее на блюдо для рыбы. В нагрудном кармане задвигался телефон — звонил арабский шейх Снегирев, которому я до сих пор не успел ответить.
* * *
Хотя ситуация оставалась запутанной, мне стало гораздо легче от явного подтверждения: я не сошел с ума. И дело не в проклятии Фив, а в чем-то куда более приземленном и скучном. Мой поклонник затеял какой-то эксперимент, он пытался устроить так, чтобы я утратил границы реальности, потерял контроль над собой; и уже можно было с уверенностью сказать, что попытка его провалилась. Скорее всего (и тут легонько кольнуло в сердце), никаким он поклонником не был, а был мошенником, который для чего-то придумал эту легенду с фанатством. А для чего именно — предстояло узнать уже в ближайшее время. Самому мне было его не найти и оставалось ждать нового хода, а может, и нового появления этого психопата.
