В корпоративном журнале трудились люди, столь же далекие от банковской сферы, сколь далеки от ухоженных европейских пенсионеров мой бывший главный редактор с канистрой спирта в объятиях и ответственный секретарь в круглосуточном поиске мефедрона.
Здесь работали хорошо потасканные судьбой старые хиппари. Которым больше пристало выходить к дверям банка с плакатами о примате свободной любви над интересами корпораций. А то и с призывами отказаться от банковских карт как от одного из тех неисчислимых крючков, за которые нас ухватил хозяин мира сего Диавол.
Вообще, люди в этой редакции были подобраны с какой-то садистической тщательностью. И только лишь для того, чтобы служить живой иллюстрацией журналистам-первокурсникам: вот какой мрачный удел ждет всех, кто сохранит многолетнюю верность этой профессии.
Ответственным секретарем здесь служил самый безответственный человек из всех, кого я знавал. Это был металлист с длинными сальными волосами и неподвижным лицом, напоминающим сухофрукт. Ему трагически не удавалось дойти до работы.
Вчера он угодил в аварию, сегодня повез заболевшего ребенка к врачу, завтра он заболеет сам, послезавтра поедет в загс разводиться, на следующий день — заснет пьяным на лавочке и его ограбят дочиста, так что через день на работе его ждать не стоит — нужно идти в полицию. И если людям, которые регулярно пропускают работу из-за простуды, могут помочь прививки или витаминные комплексы, то какую помощь следует оказать людям такого типа, как ответственный секретарь-металлист, — понять невозможно. Потому что физическая неуклюжесть, расхлябанность и рассеянное внимание здесь слишком тесно переплетены с таинственными, еще не раскрытыми наукой энергиями, которым много веков назад придумали понятия «рок» и «карма».
Чаще всего его замещал темнокожий медлительный великан, которого все называли Отелло. Именно он и провел мое собеседование: обратившись ко мне по имени-отчеству, он почти сразу же перешел на обращение «Зайчик». Несмотря на неторопливый бархатный голос, лицо Отелло было нервным и изможденным. Оказалось, что из-за неких проблем в «области перистальтики» он был вынужден соблюдать диету и насыщать свое огромное тело одной только тушеной капустой.
За всего несколько встреч с ним я успел заметить привычку, выдававшую в нем многолетнего сотрудника оппозиционного медиа. Временами во время бесед, которые касались политики, Отелло резко бледнел. Кося одним глазом под стол, где мигал черный роутер, похожий на сытого паука, он злым полушепотом обращался ко мне: «Скажи это погромче, а то товарищ майор не услышал».
Третьим штатным сотрудником был музыкальный критик, уже пожилой, маленький и подвижный. В запасе у него был бесконечный набор историй о своих друзьях — звездах российской эстрады. Истории эти, хотя сюжетно и различались между собой, были объединены одним мотивом: Борька, Дианка, Валерка, Максимка и даже Алка приходят к нему на поклон за советом, получают его, но оказываются не в состоянии им воспользоваться — в силу глупости ли, или упрямства, или еще какой-то причины, и в конце вновь приходят к нему, музыкальному критику, посрамленные, получая отповедь, в которой церемониться уже нет нужды. Ну что же ты, Борька, старый дурак, говорил же тебе, сбрей ты эту свою ослиную бороду! Борьке Гребенщикову не остается другого, только смиренно кивать.
Слушая эти истории в тесной курилке, я думал о том, сколько бы я сберег в душе своей, если бы был достаточно честен с собой и достаточно смел, чтоб добывать хлеб, обрядившись в костюм курицы.
15
Первое задание, полученное мной от Отелло, казалось смехотворно простым. Сделать интервью с московским театральным режиссером, приехавшим на гастроли. Возможно, из-за того, что и я сам был из Москвы, и москвич, интервьюирующий москвича на своем московском наречии, — увлекательнейший аттракцион, которого оказались достойны читатели петербургского корпоративного глянца.
Я составил список вопросов, которого был намерен строго придерживаться, пришел чуть раньше оговоренного времени в гримерную комнату, положил перед собой диктофон, листок и карандаш, которым я мог рисовать на полях глупые рожицы. Просидев впустую пятнадцать — двадцать минут, прошелся, чтобы размять суставы, и только тогда заметил спавшего в углу старенького режиссера. Он был похож на плюшевую игрушку. Но когда я попробовал его разбудить, он вздрогнул, как древний питон, увидевший вдалеке ужин.
Куски кожи с мохнатыми растрепанными бровями свешивались на глаза, так что понять, бодрствует он или снова заснул, было нельзя, но я принялся задавать вопросы. Я заметил, что режиссер стал медленно приближаться ко мне. Он почти не подавал признаков жизни, за исключением равномерного скрипа голоса. Еще иногда его крошечные пальцы руки вздрагивали и принимались наглаживать край стола.
Не покидало чувство, что несколько пальцев сейчас отделятся от этой руки и поползут в моем направлении. С каждой минутой сильней ощущалась молодая энергия жизни, которую еще заключал в себе пожилой режиссер. Но дряблое туловище не давало этой энергии выхода. Рука бессильно упала с края стола и медленно поползла к моему колену. Наклонившись ко мне, режиссер зашептал что-то неразборчивое, и лицо его стало озорным и не по-стариковски, а по-девичьи лукавым.
Он был похож на героя рассказа Достоевского «Бобок» — полуразложившегося под землей мертвеца, призывавшего ничего не стыдиться. Этому древнему чудищу нужны были жертвы, нежные мальчики, но стариковское зрение не позволяло заметить, что сидевший перед ним мальчик полуседой, с извилистыми морщинами у глаз, с вставными зубами.
* * *
В тот день я вернулся на улицу Комсомола. Хотелось побыть одному, зарыться в кровать, укрывшись от мира драными пледами. Возможно, крепко прижать Марселя к себе, если бы он дал на это согласие. Ветер свистел в стене и встряхивал рамы окон. Еще был день, но за окном было непроглядно темно, казалось, что внутри этой мглы заключено что-то смертельно тяжелое, грозное, громадная глыба льда или что-то еще похуже. Я понял, что заболел. Пока я шел от входной двери до кровати, успел получить три сообщения — короткое от Михаила Енотова: «Что это за хуйня?» — от Лиды: «Тебя сегодня не ждать?» — от неизвестного номера — видимо, это был режиссер — с приглашением в театр.
Первое и последнее я решил до поры отставить, а вот прочтя сообщение Лиды, с досадой ткнул себя телефоном в лоб. Получился удар в область третьего глаза, помечаемую индусами красной точкой наподобие лазерного прицела.
Из-за работы я позабыл, что Лидины дети возвращались уже завтра. Она предупредила, что знакомиться необязательно, мы ведь еще мало вместе. Да и для детей это тоже стресс, хотя, конечно, так называемая мужская рука им бы не помешала, а то они в последнее время как-то совсем… Нет-нет, конечно, я с радостью познакомлюсь с этими сорванцами, вообще-то я обожаю детей, да и тебе нужна будет серьезная помощь, поддержка (на что она сказала с улыбкой, что приезд детей — это не трагедия и не стихийное бедствие, хотя, конечно, временами и правда кажется, что это что-нибудь вроде бедствия). Ну, значит договорились! Они любят конфеты, мороженое? Они обожают еду из «Макдоналдса». Ну и отлично, возьму хэппи-мил, если мне память не изменяет, в комплект там входит игрушка, ну и так далее и тому подобное. А теперь я писал ей с униженно-жалобной интонацией, что заболел: удивительное совпадение — не болел в такой холод, в разгар эпидемии гриппа, а сегодня вот заболел, да так, что не мог даже встать с кровати.
