И тут дверь, помеченная пером, открывается, и она здесь.
Саймон кладет книгу на стол. Он не ждет, когда она что-нибудь скажет. Он не может ждать, он слишком боится, что она снова исчезнет и никогда больше не появится. В одно мгновенье он преодолевает разделяющее их расстояние – и бросается ее целовать нежно, отчаянно, жадно, и очень скоро она целует его в ответ.
Пожалуй, думает Элинор, книги не отдают должного поцелуям.
Слой за слоем они сдирают друг с друга одежду. Он проклинает ее удивительные, невероятные застежки, а она смеется над тем, какое несусветное количество пуговиц держит то, что надето на нем.
Кроличьи ушки он с нее не снимает.
За закрытыми дверьми любить легче. Весь мир сосредоточен в одной комнате. В одном лице. Вселенная уплотнилась, усилилась и загорелась – живая, яркая, электрическая.
Но двери не могут вечно оставаться закрытыми.
Закери Эзра Роулинс стоит перед статуей, облепленной пчелами, и думает, так ли уж необходима королеве корона.
Эта скульптура – единственное, с чем ассоциируется у него Королева пчел, упомянутая в новонайденном квесте (А это побочный квест или основной? – вопрошает голос у него в голове), но остается понять, как вручить ей ключи. Он осмотрел мраморную статую, отыскивая что-нибудь вроде замочных скважин, и не нашел ничего, кроме трещин, хотя, собственно, нужных ключей у него пока что и нет. Что за ключ, которого “никто не ковал”, и где найти золотой? Может, стоит пересмотреть все стеклянные банки в кабинете Хранителя? Или найти ту комнату с ключами, которая описана в “Печалях”? И тут до него доходит, что ключи в банках могут быть теми самыми, которые лежат на хранении.
Он потревожил и осмотрел каждую пчелку, исследовал целиком мраморное кресло, в котором сидит женщина, но ничего не нашел. Может быть, где-то здесь есть еще одна, которая пчелами управляет? Они ведь даже не часть статуи, они вырезаны из другого камня, более теплого, медового тона, и их можно передвигать. Все они вполне могли бы принадлежать любой другой композиции. Кстати, некоторые из них изменили свое местоположение с тех пор, как он был здесь впервые.
Закери сажает по пчеле в каждую из открытых ладоней женщины и оставляет ее – пусть думает свои думы, что там заботит статуи, когда в компании у них только пчелы и спрятаны они глубоко под землей.
Возвращается он коридором, в котором еще не бывал, и останавливается там у причудливого механизма, напоминающего собой старомодный автомат для продажи жвачки шариками и наполненного небольшими металлическими сферами разных цветов. Закери поворачивает богато украшенную ручку, и машина выдает ему медную сферу. Она тяжелее, чем кажется, и когда Закери додумывается, как ее открыть, внутри оказывается крошечный свиток, который разворачивается, как праздничный серпантин, а на нем – на удивление протяженная история об утраченной любви, замках и пересечениях судеб.
Сунув пустой медный шар и запутавшуюся теперь историю в свою сумку, Закери продолжает идти по коридору, пока не набредает на широкую лестницу, которая приводит его в обширный зал – настоящий бальный зал, совершенно пустой. Трудно даже представить, сколько народу потребуется, чтобы заполнить его танцами и весельем. Он даже выше, чем Сердце (тот зал, где маятник), его свод теряется в тенях, которые, разыгравшись воображением, можно принять за ночное небо. Вдоль стен несколько каминов, один из них разожжен, а в целом свет исходит от фонарей, подвешенных на цепях вдоль зала. Интересно, зажигает их Райм на тот случай, если кому-то понадобится пройти мимо, или если этот кто-то вздумает вдруг потанцевать, или же они сами себя зажигают в головокружительном, пламенном предвкушении.
Проходя этим залом, Закери еще острей чувствует, что он что-то важное упустил. Не успел, опоздал, праздник закончился. А вот открой он тогда, давно, ту нарисованную дверь, может, и не было бы уже непоправимо поздно? Кто знает.
В дальнем конце зала, за всеми каминами, за рядом открытых арок, за которыми – мрак, виднеется дверь. Отворив ее, Закери находит еще кое-кого посреди послепраздничного опустошения.
Между стеллажей, заставленных бутылками, сидит в стенной нише, на уровне оконного проема, в котором окна нет, Мирабель, а вокруг винное хранилище, где вдосталь напитков для всех балов, празднеств и вечеринок, что могли бы случиться, но теперь не случаются в этом зале. На Мирабель черное платье с длинными рукавами, которое, вероятно, можно было бы охарактеризовать как соблазнительное, не будь его так много. Подол, например, укрывает ее ступни, тот винный стеллаж, что под нишей, и даже часть пола. В одной руке у нее бокал игристого вина, а нос уткнут в книгу, на обложке которой, видит Закери, подойдя ближе, значится заголовок: “Складка во времени”.
– Я рассердилась на себя, что не помню, как работает тессеракт, – не отрываясь от книги, говорит Мирабель, но не уточняет, что выяснила насчет времени и пространства. – И, полагаю, тебе будет интересно узнать, что разрушения вследствие пожара, вызванного замыканием электропроводки в подвале одного частного клуба на Манхэттене, оказались значительны, но на соседние здания огонь не распространился. Возможно, клуб даже не придется сносить.
Она кладет свою книгу на ближайшую бутылку вина, обложкой вверх, чтобы не потерять страницу, и сверху вниз смотрит на Закери.
– Как сообщают, в здании во время пожара никого не было, – продолжает она. – Хотелось бы мне знать, где сейчас Аллегра, прежде чем отправить тебя обратно, – ну, если ты, конечно, не возражаешь.
Закери думает, что вряд ли это что-нибудь значит, возражает он или нет, и с новой остротой сознает, что ему совсем не хочется спешить на поверхность.
– Кто такая Королева пчел? – спрашивает он.
Мирабель отвечает вопросительным взглядом, в достаточной мере вопросительным, чтобы он уверился в том, что не она – автор записки в стихах, а потом пожимает плечами и указывает на нечто, что находится позади него.
Закери оборачивается. Там стоят длинные деревянные столы со скамейками, пристроенные между стеллажей с вином, а в стенах еще несколько оконных ниш, и в самую большую из них вставлен портрет в массивной раме, на который указывает Мирабель.
Это портрет женщины в винно-красном платье с глубоким вырезом, в одной руке гранат, а в другой – меч. Фоном ей служит текстурированная темнота, а свет исходит от собственно фигуры. То, как она высвечивается из тени, напоминает полотна Рембрандта. Вокруг головы столь плотный пчелиный рой, что лица не разглядеть. Несколько пчел роятся ниже, обследуя гранат.
– И кто же это? – спрашивает Закери.
– Знаю столько же, сколько ты. Но что-то в ней есть от Персефоны.
– Владычицы Преисподней, – подхватывает Закери, глядя на картину и ломая голову, как же отдать ей ключи. Вот если бы по гранату была написана замочная скважина, тогда это было бы и по делу, и утонченно.
– А ты много читал, Эзра, – замечает Мирабель, соскальзывая со своего насеста.
