Рога у оленя золотые, облепленные витыми свечами, горящими короной из воска и пламени.
Закери замирает как вкопанный и, раскрыв рот, рассматривает оленя, и олень отвечает ему взглядом в упор, глаза его – как темное стекло.
Какое-то мгновение никто из них не шелохнется.
Потом олень поворачивается и идет к деревьям.
Закери следует за ним.
До опушки леса они добираются раньше, чем он ожидал. Лунный свет, свет звезд или воображаемый искусственный свет пронизывает деревья, хотя большая часть сцены остается в тени. Снег кажется скорее синим, чем белым, а сами деревья – золотыми. Закери чуть задерживается, чтобы приглядеться к одному из стволов, и обнаруживает, что кора его покрыта тонким золотым листом, сусальным золотом.
Закери следует за оленем, стараясь держаться к нему поближе, не упустить из виду, и порой ему кажется, что олень – это свет, который направляет его. Поле осталось далеко позади, Закери поглощен этим удивительным золоченым лесом.
Деревья становятся толще и выше, а земля какая-то странно неровная, и Закери, разметав снег ботинком, видит, что под снегом не сухая трава, а ключи, груды, россыпи ключей, которые пружинят под ногой, когда на них наступаешь.
Олень выводит Закери на поляну. Деревья здесь расступаются, открывая взору полоску осыпанного звездами неба. Луна ушла, и, опустив взгляд, Закери видит, что и олень покинул его.
Деревья, окружающие поляну, увешаны лентами. Черные, белые и золотые присыпанные снегом ленты обвивают стволы и ветви.
На ленты нанизаны ключи.
Маленькие, длинные тонкие и большие тяжелые ключи. Затейливые, богато украшенные, простые ключи и сломанные, ключи кучками лежат на ветвях, всюду, где только есть для этого место, и свободно раскачиваются, вися на лентах, которые пересекаются и перевиваются, спутываясь между собой.
В центре поляны сидит в кресле некто, спиной к нему. Смотрит вдаль, в лес. В таком освещении разглядеть, кто это, трудно, но Закери чудится некий розовый отсвет.
– Макс, – зовет он, однако ж фигура не оборачивается.
Он пытается поскорей подойти, но ноги вязнут в глубоком снегу, так что приходится переступать шаг за шагом. Кажется, целая вечность уходит на то, чтобы до нее добраться.
– Макс, – снова зовет он, и по-прежнему никакого ответа.
Она не шевелится, даже когда он подходит ближе. Надежда, за которую он, сам того не осознавая, так крепко цеплялся, тает под его пальцами вместе с ее плечом, когда он дотрагивается до него.
Фигура в кресле изваяна из снега и льда.
Он смотрит на ее одеяние, ниспадающее вокруг кресла, и вдруг видит, что складки ткани изображают собой волны, и по волнам плывут корабли, заметны даже моряки, взбирающиеся на мачты, видимо, для того, чтобы разглядеть резвящихся вокруг морских чудовищ, а дальше морской простор, вырезанный по одеянию, теряется в снеговом заносе.
Лицо у изваяния пустое и ледяное, но в нем отражено не просто сходство с прототипом, как в случае со статуями из Саймонова атриума. Это сходство до того абсолютное, что, кажется, его можно было добиться, только заморозив оригинал. Оно будто слеплено из плоти и крови. Это Мирабель вплоть до заснеженных ресниц, совершенная, идеальная – ну, если не брать в расчет то плечо, которое Закери успел покалечить.
В ее груди теплится огонек. Он красный и, просвечивая сквозь лед, окутывает Мирабель тем мягким розовым сиянием, которое Закери заметил издалека.
Ладони Мирабель покоятся на ее коленях. Не протянуты в ожидании, когда в них вложат книгу, как в случае со статуей Королевы пчел, а лежат и словно бы держат ленту, такую же, как на деревьях, только разорванную, и если на этой ленте когда-то висел ключ, то теперь его нет.
Закери осознает, что смотрит она не на деревья. Она смотрит на кресло, которое стоит перед ней.
В том кресле никого нет.
Все выглядит так, будто она сидит здесь всегда, дожидаясь его.
Ключи, которые висят на деревьях, покачиваются и позванивают один о другой, совсем как колокольчики.
Закери усаживается в кресло.
Смотрит на изваяние, что сидит напротив.
Вслушивается в звон ключей, танцующих на своих лентах.
Закрывает глаза.
Делает глубокий вдох. Легкие наполняются воздухом прохладным, свежим и посверкивающим, как звезды. Закери открывает глаза, смотрит на Мирабель, оледенелую в своем ожидании, в своем одеянии, отягощенную и старыми сказками, и прошлыми жизнями.
Он почти что слышит, как она говорит:
Расскажи мне историю.
Так вот чего она дожидается!
И Закери не может не подчиниться.
Дориан просыпается в незнакомой ему комнате, все еще с ощущением снежинок, тающих на лице, и тяжести меча в руке, но какой снег не растает здесь, в этом тепле, и пальцы сжимают угол одного из одеял, в несколько слоев укрывающих его, – только угол одеяла, ничего больше. За окнами завывает ветер, сбитый с толку таким поворотом событий. (Ветер не любит, когда его путают. Путаница вводит его в заблуждение, он не знает, куда дуть, а ведь направление для ветра – это все.)
Натянув сапоги и сюртук, Дориан застегивает костяные пуговицы-звезды, и прикосновение к ним кажется ему ничуть не менее реальным, чем то, как несколько мгновений назад ощущалась в руке рукоять меча, или какой ледяной была кожа Закери, когда он прислонился к ней лбом.
Дориан покидает уютную комнату.
Лампы в главном зале привернуты, но поленья в огромном камине еще тлеют. Добавляют света свечи, горящие в шандалах. – Что, ветер разбудил? – трактирщик с книгой в руке поднимается с одного из кресел перед камином. – Хотите, я принесу что-нибудь, что поможет уснуть?
– Благодарю вас, не нужно, – ответствует Дориан, глядя на человека, который выглядит точно так, каким он тысячу раз себе его представлял, и стоя в зале, где он тысячу раз мечтал оказаться. Если б он мог наколдовать себе место, где можно забыть, откуда он и куда он идет, так это было бы здесь.
– Мне пора, – говорит он трактирщику.
Дориан подходит к входной двери в гостиницу и открывает ее, ожидая увидеть за ней снег и лес, но взамен видит сумрачную, бесснежную пещеру. Вдалеке высится темный силуэт – то ли это гора, то ли замок. Очень, очень вдалеке.
– Закройте, – произносит трактирщик, стоя у него за спиной. – Прошу вас.
Дориан колеблется, но потом закрывает дверь.
– Из гостиницы можно попасть только туда, куда вам назначен путь, – поясняет трактирщик. – А там, – он указывает на дверь, – там глубины, где лишь совы осмеливаются летать в ожидании своего короля. Неподготовленным туда нельзя.
Он возвращается к очагу, и Дориан следует за ним.
