Входная дверь в домик распахнута, но закрыта сеткой, которая заперта на задвижку. Рядом с дверью висит битая непогодой, написанная от руки вывеска со звездами и буквами, образуемыми паром, который кудряво поднимается над маленькой кофейной чашкой: “Духовный наставник”. Дверного звонка нет.
Приехавшая стучит по дверной раме.
– Добрый день! – выкликает она. – Миссис Роулинс! Вы дома? Я Кэт Хокинс, мы договорились, что я приеду сегодня.
Кэт отступает на шаг и озирается. Ферма, похоже, та. Вряд ли в округе обретается так уж много духовных наставников. Глядя в сторону сарая, она успевает заметить хвост кролика, который ускакивает в заросли цветов. Думает, не стоит ли обойти дом, но тут дверь открывается.
– Добро пожаловать, мисс Китти-Кэт, – говорит ей хозяйка дома.
Кэт не раз пыталась представить себе, что за мама у Закери, но дама, что стоит теперь в дверном проеме, никак не подпадает ни под какое из ее представлений: это невысокая, пышных форм женщина в комбинезоне, с массой тугих кудряшек, подвязанных пестрым шарфом. Лицо у нее в морщинках, но моложавое, круглое. Большие глаза окантованы блескучей зеленой подводкой. На одном предплечье из-под рукава выглядывает татуировка солнца, на другом – тройной луны.
Она заключает Кэт в объятия более крепкие, чем можно бы ожидать от столь миниатюрной особы.
– Очень рада наконец познакомиться с вами, миссис Роулинс, – говорит Кэт, на что мадам Лав Роулинс покачивает головой.
– Я мисс, медовенькая моя, – поправляет она, – и не для тебя. Ты можешь звать меня Лав, или мадам, или мама – или как ты сама захочешь.
– Я привезла печенье, – говорит Кэт, приподнимая коробку, и мадам Лав Роулинс смеется и ведет ее в дом.
Передняя увешана картинами и фотографиями, и Кэт приостанавливается перед фотографией мальчика с темными кудрями, серьезным выражением лица, в великоватых ему очках. Следующие комнаты выкрашены в яркие цвета и обставлены разномастно. Кристаллы всех цветов расположены в виде узоров на столах и по стенам. Пройдя под транспарантом, гласящим: “Как вверху, так и внизу”
[4], через бисерную занавеску они попадают на кухню, где сохранилась старинная чугунная плита и дремлет в углу борзая, которую хозяйка именует “Горацио”.
Мадам Лав Роулинс усаживает Кэт за кухонный стол, ставит перед ней кружку кофе и перекладывает лимонное печенье в форме пчелы из коробки на фарфоровую тарелку с цветочным рисунком.
– А вы не. – Кэт замолкает, не зная, уместен ли этот вопрос, но поскольку она уже начала, то, что уж тут, доведет его до конца. – А вы не волнуетесь?
Мадам Лав Роулинс, отпив кофе, смотрит на Кэт поверх кружки. Это острый взгляд, взгляд, который значит больше, чем слова, которые она произнесет потом. Кэт способна прочесть его. Это остережение. Очевидно, поднимать этот разговор все-таки небезопасно. Кэт не знает, сообщил ли кто-нибудь мадам Лав Роулинс, что дело закрыто, и если да, то как это прозвучало, так ли лживо, как когда она сама это услышала.
– Что бы ни случилось, оно случается независимо от того, волнуюсь я или нет, – говорит мадам Лав Роулинс, ставя кружку на стол. – И точно так же оно случается независимо от того, насколько волнуешься ты.
Но Кэт все равно волнуется. Еще как. Она носит свое беспокойство как пальто, которого никогда не снимает. Она беспокоится о Закери и еще кое о чем, что явно нельзя обсуждать даже здесь, в этом убежище, скрытом между холмов, среди деревьев, заклинаний, оберегов с кристаллами, под защитой рассеянной охотничьей собаки. Кэт берет с тарелки печенье в виде пчелы, откусывает медово-лимонное крылышко, мельком думает, что известно о пчелах мадам Лав Роулинс. Затем она признается ей в том, в чем еще никому не призналась.
– Я написала для него игру, – говорит Кэт. – В рамках моей диссертации. Знаете, иногда авторы говорят, что писали свою книгу для одного читателя, да? Вот и я написала игру для одного игрока. Многие играют в нее сейчас, но не думаю, что кто-нибудь понимает ее так, как понял бы он. – Она делает глоток кофе. – Я начала писать ее как книгу типа “выбери-себе-приключение-сам”, со всеми этими мини-мифами, историями внутри историй, с несколькими концовками на выбор. А затем я превратила ее в текстовую игру, так что теперь она усложнилась и имеет больше возможностей, но компания, которая наняла меня, хочет, чтобы я разрабатывала ее дальше, сделала полномасштабную версию.
Кэт замолкает, глядя на дно своей кружки, думает о выборе, развитии сюжета, судьбе.
– Ты не думаешь, что он когда-нибудь сыграет в нее, – утвердительно говорит мадам Лав Роулинс.
Кэт пожимает плечами.
– Он захочет сыграть, когда вернется.
– Уж хотела было спросить, откуда вы знаете, что он вернется, но потом вспомнила, кто вы по профессии, – говорит Кэт, и мадам Лав Роулинс смеется.
– Да я и не знаю, – говорит она. – Я – чувствую. Это не одно и то же. Я могу ошибаться, но, знаешь ли, поживем – увидим. В последний раз, когда мы с ним разговаривали, я поняла, что он собрался куда-то, проветриться. И это заняло дольше, чем я надеялась. – Она задумчиво смотрит в окно, и смотрит так долго, что Кэт уже начинает побаиваться, не забыла ли она, что у нее гость, но потом мадам Лав Роулинс продолжает: – Видишь ли, давным-давно случилось так, что одна очень хорошая гадалка раскинула на меня карты. Поначалу я не придала ее словам большого значения, я тогда был молода, и заботило меня ближайшее будущее, а не то, что будет потом, но со временем стало понятно, что гадалка была матерая. Все, что она предсказала мне в тот день, сбылось, кроме одного, и нет причин полагать, что она ошибалась в чем-то одном, когда оказалась права во всем прочем.
– И о чем же шла речь? – спрашивает Кэт.
– Она сказала, что у меня будет два сына. И что ж, я родила Закери и много лет потом думала, что, может, она просто была слаба в арифметике, или, тоже вариант, он был близнецом за мгновение до своего рождения, но потом я поняла, в чем дело, и мне следовало понять это раньше. Я знаю, что он вернется, потому что еще не видела своего зятя.
Слыша это, Кэт широко улыбается. Сказанное делает ее такой счастливой, такой прозрачной и простой, такой полностью принятой, в то время как отношения с ее собственными родителями – это неустанная мучительная борьба. Но это так неожиданно, и с трудом верится, что такое бывает. А поверить было бы утешительно.
Мадам Лав Роулинс спрашивает о ее планах, и Кэт рассказывает о работе, на которую подрядилась в Канаде, и о том, как на несколько дней собирается в Торонто, навестить друзей, прежде чем возьмется за дело.
“Друзья” – это выдумка, сочиненная затем, чтобы иметь предлог в одиночку поблуждать по незнакомому городу, для мадам Лав Роулинс это очевидно, но она воздерживается от комментариев. А когда Кэт переходит к значению запахов в формировании виртуальной реальности, мадам Лав Роулинс достает свою коллекцию смешанных вручную ароматических масел, и они, принюхиваясь к флаконам, погружаются в проблемы памяти и ароматерапии.
