– Помещение нашего Совета погибло при пожаре здания Судебных установлений.
– А вы не хотите принять меня у себя?
– Буду рад, если это вас устроит: в котором часу?
– После трех, можно?
– Буду ждать.
Перезвонившись с делопроизводителем, я распорядился оповестить членов Совета, и просил их собраться к трем часам у меня, в помещении моей канцелярии.
К трем часам почти все находившиеся в Петрограде товарищи по Совету были в сборе.
«Определенно левые» ликовали. Остальные, в том числе и я, без энтузиазма принимали совершившийся факт, с твердым намерением помочь правосудию удержаться на должной высоте.
Общим оттенком настроения было изумление перед столь быстрой сменой декораций. На это, по-видимому, не рассчитывали наиболее оптимистически настроенные вожди революции. Члены Государственной думы, решившие не подчиняться приказу о роспуске Думы, имели при себе, как говорят, яд, на случай неудачи и захвата их правительственными силами, что представлялось им довольно вероятным.
В 3 часа в мою канцелярию, без доклада, суетливо проник громоздкий, но озабоченно-подвижный граф А. А. Орлов-Давыдов, член Государственной думы, какими-то таинственными, психологическими нитями очень привязанный к Керенскому.
Оскандаленный на всю Pocсию недавним судебным процессом артистки Марусиной (Пуаре), умудрившейся, несмотря на свои пятьдесят лет, развести его с женой и женить на себе, подсунув ему якобы рожденного ею от него ребенка, граф последнее время повсюду неотступно следовал за Керенским, возил его в своем автомобиле, причем сам ездил за шофера, и, вообще, приписался к нему в адъютанты.
Правда, сам Керенский в свое время не отказал ему в интимной услуге: стать рядом с камердинером графа в качестве второго шафера, при таинственном венчании графа с мнимою матерью его мнимого будущего младенца.
Эта пикантная подробность, случайно всплывшая при судебном разбирательстве, дала повод неугомонному Пуришкевичу однажды прервать в Думе запальчивую речь Керенского неожиданным восклицанием: «Да замолчи же, шафер!»
Потешник Пуришкевич имел в то время успех думского клоуна, и все ему сходило с рук. Почуяв, однако, что надвигаются более серьезные и ответственные времена, он вовсе уклонился от участия в думских заседаниях, работая весьма успешно на фронте со своим образцовым питательным отрядом, и вынырнул вновь на «политическом поприще» уже в качестве трагического персонажа.
– Здравствуйте, что скажете? – встретил я графа, которого знал хорошо, так как был одно время его адвокатом.
– Я от Александра Федоровича… Он просил меня предупредить вас, что немного запоздает, его задержали в Думе… Вы мне позволите дождаться его у вас… Я должен потом ехать с ним…
Я провел графа в соседнюю комнату, и он расположился там курить и терпеливо ждать.
* * *
Довольно скоро после этого в передней послышалось движение. Швейцар суетливо распахнул двери моего рабочего кабинета, где заседали мы, и в него быстрыми шагами вошел Керенский. Он был в черной рабочей куртке, застегнутой наглухо, без всяких признаков белья. За ним следовал молодой присяжный поверенный Д. в военно-походной форме, как «призванный», работавший в какой-то военной канцелярии.
Керенский отрекомендовал нам его как «офицера для поручений» при нем, министре.
Граф Орлов-Давыдов не выдержал и высунул свою густо обросшую волосами, любопытствующую физиономию из двери, чтобы насладиться зрелищем.
От имени Совета присяжных поверенных я приветствовал нового министра юстиции, высказав ему пожелание быть стойким блюстителем законности, в которой так нуждается Россия.
Он отвечал тепло и искренно, называя нас своими «учителями и дорогими товарищами», после чего облобызался с каждым из нас.
Мы усадили его в кресло. Одну секунду он был близок к обмороку. Я распорядился подать крепкого вина, и он, глотнув немного, оправился.
Я сидел рядом с ним и дотронулся до его похолодевшей руки. Он крепко пожал мою.
Какая-то глубокая, затаенная жалость в эту минуту мирила меня с ним.
– Уже закружилась голова, – подумал я, – что-то будет дальше!..
– Я устал – ужасно устал! – как бы отвечая на мою тайную мысль, окончательно очнувшись, начал Керенский. – Три ночи совершенно без сна… Зато свершилось… Свершилось то, чего мы даже не смели ждать…
Партийные его товарищи, а их было несколько в составе Совета, тотчас же стали расспрашивать о подробностях сформирования Временного правительства.
Керенский перечислил всех, причем отметил, что самым радикальным является он, министр юстиции и генерал-прокурор, и что в деле правосудия не будет места никаким компромиссам, за это он ручается. Основательную «чистку» надо начать именно с нашей юстиции. Сенаторы и судьи несменяемы; он, конечно, высоко ценит этот принцип, но с большинством, не нарушая принципа, можно будет справиться… хотя бы путем предложения повышенных пенсий…
– Александр Алексеевич, нам это устроит, не правда ли? – обратился он с этими словами к члену Совета Демьянову, бывшему тут же, и продолжал: – Я назначаю Вас директором департамента министерства юстиции по личному составу… Надеюсь, вы соглашаетесь…. Господа, вы одобряете?..
Никто не возразил, в том числе и сам Демьянов.
А. А. Демьянов, очень милый и мягкий, несмотря на свою ярую партийность, человек, был из адвокатов, делами не заваленных, и в качестве члена докладчика по советским делам отличался значительной ленцой, с вечными затягиваниями по изготовлению решений в окончательной форме.
Иных отличительных черт его мы не знали.
– Николай Платонович! – порывисто обратился ко мне Керенский. – Хотите быть сенатором уголовного кассационного департамента? Я имею в виду назначить несколько сенаторов из числа присяжных поверенных…
– Нет, Александр Федорович, разрешите мне остаться тем, что я есть, адвокатом, – поспешил я ответить. – Я еще пригожусь в качестве защитника…
– Кому? – с улыбкой спросил Керенский. – Николаю Романову?..
– О, его я охотно буду защищать, если вы затеете его судить.
Керенский откинулся на спинку кресла, на секунду призадумался и, проведя указательным пальцем левой руки по шее, сделал им энергичный жест вверх. Я и все поняли, что это намек на повышение.
– Две-три жертвы, пожалуй, необходимы! – сказал Керенский, обводя нас своим не то загадочным, не то подслеповатым взглядом благодаря тяжело нависшим на глаза верхним векам.
– Только не это, – дотронулся я до его плеча, – этого мы вам не простим!.. Забудьте о французской революции, мы в двадцатом веке, стыдно, да и бессмысленно идти по ее стопам…
Почти все присоединились к моему мнению и стали убеждать его не вводить смертной казни в качестве атрибута нового режима.
