Он возмущенно мычит, но пусть пострадает. Мне начхать, раз он на людей с гаечным ключом кидается.
— Думаю, ты своими кроличьими локаторами уже где-нибудь подслушал, что у меня была сестра. Померла не так давно. Хотя нет, давно пожалуй. Два года уж скоро. Так вот, когда я узнал, что у нее рак, пошел и подрался от души с какими-то отморозками. Ох и отпинали меня той ночью. Живого места не оставили.
Достаю пачку сигарет и вытаскиваю еще одну сигарету, потому что смешение Жен и Полины в одной реальности подобно смешению глицерина и азотной кислоты — взрывается раньше, чем получается нечто путное (получаем нитроглицерин. Только не дома), и приходится унимать нервы. По алчным глазам кролика понимаю, что он бы не прочь составить мне в этом деле компанию, но раз носом курить пока еще не научился, фиг ему.
— Знаешь, кто меня выхаживал? — спрашиваю, глядя на вереницу ярко-красных стоп-сигналов впереди. — Она. Пока я сидел на больничном со сломанной рукой, Полька вкалывала за двоих, чтобы оплатить однушку-хрущевку. Ей было вдвойне хреново, понимаешь? Но мне-то хоть руку сломали, а уж тебе с твоим талантом раздражать людей сразу шею свернут. Вот твоя мамашка счастлива будет, а?
Остальное время ушастый мирно сопит, а я молча веду машину. Еще не припарковавшись, вижу у дверей центра Карину, которая, судя по всему, аки Цербер, собралась защищать от меня вход. Ну раз пошла такая пьянка, кролик станет моим тузом в рукаве. Как я и предположил, Жен ей коротко поведала грустную историю нашей ссоры и сказала, что не хочет меня больше видеть. Оттого грозная матушка и не желает меня впускать. Моя голова вздувается, грозясь лопнуть; я пытаюсь засунуть свой фирменный жаргон куда подальше, потому что собираюсь продолжить спать с ее дочерью и сотрудничать с ее мужем. У нее статус-кво, поэтому приходится взять Карину за плечи, как игрушку отставить в сторону, а пока она приходит в себя, рассказать, что в моей машине сидит ее связанный сын, и отдать ей ключи. Пусть сама развязывает это воинственное чудовище.
Отделение кардиологии я нахожу, видимо, нюхом, но с палатой сложнее. Приходится пригрозить заглядывать в каждую, если мне не скажут, где именно искать. Это, разумеется, нарушение конфиденциальности и всякая прочая хрень, но мне-то какое дело? Их проблемы, что там бумажек наподписывали, а я просто на чужие голые задницы полюбуюсь, поздороваюсь…
— Она в тридцать девятой, — сообщает Дима, высовываясь из кабинета. Видимо, услышал мой зычный голосок. Он даже не пытается говорить что-то типа «ты не родственник и прав не имеешь». Иными словами, он со мной уже знаком.
Я даже что-то благодарное бормочу и получаю «не за что» в ответ, но когда добегаю до двери с нужной табличкой, вижу сквозь окошко, что Жен спит, а на лице кислородная маска. Какие-то приборы со всех сторон, пикают, что-то высчитывают, чертят… Хрен разберешься. Войти не решаюсь. За этим занятием Карина меня и застает. Сначала мнется и дуется, поскольку все еще зла. Но раз уж я привез ей сына в целости и сохранности, бартер состоялся, и меня приглашают на кофе.
Она узнала о случившемся первой. Примерно сутки назад Жен ей позвонила из больницы. Задыхалась, кашляла кровью. Сейчас она на стопроцентном кислороде, и прогноз плохой.
— Арсений, — внезапно переходит Карина от новостной ленты к информационной части, и я настороженно поворачиваюсь к ней. Эта женщина никогда не называла меня по имени, а я не понимал почему. Может дело в том, что она оставляла эту привилегию дочери? Не внушает оптимизма то, что теперь передумала. — Жен сказала, что ты ушел. Послушай, я не стану давать твоим решениям субъективную оценку, но грустить снова ей ни к чему. И тебе. — Это говорится так мягко, будто я псих, который может сорваться в любой момент. — Алекс говорил, что тебе досталось в этой жизни, но…
— Не трудитесь, мадам, — перебиваю. — Я отсюда не уйду.
— Ты уже ушел. Дважды.
— Во второй раз я не уходил. Не собирался.
— Но она так думает, а остальное не имеет значения. Она уволилась с работы и даже не успела сказать тебе об этом до того, как ты хлопнул дверью.
Все это говорится просто архиубедительно. Она и наклоняется поближе, и в глаза заглядывает, а интонации вкрадчивы настолько, будто мы друзья. Чушь собачья! Она просто защищает дочь всеми силами.
— А она вам сказала, что стало причиной моего ухода?
Карина уже открывает рот, чтобы ответить, но ее перебивают:
— Пусть остается, если хочет, — сообщает Дима.
— Что ты имеешь в виду? — мигом настораживается Карина.
— Парень не потревожит твою дочь. Жен не спит — она в коме.
День первый
Нас в этом закутке пятеро: Алекс и Карина, братцы из ларца и я, — но тихо, как на кладбище. Хотя нет, не тихо: Карина ревет на плече у Алекса, периодически всхлипывая, сжимая в кулаке платок, но вытирая нос почему-то о пиджак мужа… Я стараюсь концентрироваться на каждой мелочи, лишь бы не думать об инопланетянке. Врачи делают какие-то анализы, регулярно проверяют и докладывают о состоянии Жен, но это тошнотворнее некуда. Кролик назвал цифру, которую Жен вписала в пустое поле. Девять дней. Откуда такая дерьмовая цифра? Почему не десять? Пятнадцать? Двадцать?
Как я мог уйти, если у меня было еще три дня, чтобы выторговать нам время?
Я себя ненавижу. Трусливый лицемер. Я ушел, потому что не хотел вот этого всего, а теперь — полюбуйтесь — сижу в окружении ее родных, в темноте. Мы не включали свет. В этот закуток ожидания проникает лишь капля коридорного освещения. Очень атмосферно, однако. Напряжение здесь накапливается само собой; скоро выясним, у кого хуже всех с нервами. Думаю, у меня. Ощущение такое, будто брюхо вспороли и с каждой новой секундой вытягивают кишки. Это ненормально. И знакомо. Когда оперировали Полину, я чувствовал себя точно так же.
— И что? — внезапно активизируется кролик, глядя на меня. — Ты так рвался свалить от нее подальше… Ну давай, вали, она даже не узнает. Что сидишь-то?
Я ни за что не уйду.
— Заткнись, — советует Адриан, но это все равно что масла в огонь подлить.
— Из-за тебя ей стало хуже. Но когда ситуация накалилась, ты теперь сидишь здесь с грустной рожей…
— Ян, — зовет холодно Алекс. — Иди прогуляйся.
Адриана кролик бы ни за что не послушал, но не отца. Он уходит куда-то, бормоча себе под нос ругательства. И только скрывается в конце коридора, как на его место усаживается не пойми откуда взявшаяся блонди. Она садится в кресло, ни с кем не здороваясь, не спрашивая разрешения, скрещивает руки, ставит рядом сумку и устремляет упрямый взгляд в стенку. Присутствие свое обозначила, место застолбила, теперь демонстрирует, что не уйдет. Наверняка думает, что ее попытаются выгнать как Яна. Ошибается. Сейчас, когда она молчит, до нее здесь никому никакого дела. Вообще.
День второй
На моей рубашке появилась дыра. «Удачно» стряхнул сигаретный пепел, но переодеваться не поехал. Надеялся, что Жен придет в себя, хотел сказать ей, что никуда не ушел. Но ничего не меняется. Жен лежит на кровати, опутанная проводами, а под дверью каждый час одна и та же сценка: Дима и Карина спорят, размахивают руками, тычут пальцами, осыпают друг друга ругательствами, потом она театрально закрывает глаза рукой и идет куда-нибудь плакать. Если так настоящая дружба и выглядит, то, выходит, я связал кролика от большой любви.
