Я напоминаю себе об этом раз за разом, перебирая в памяти наши с Киром счастливые моменты. Первый раз, когда поняла, что мужчина под обломками здания не мертв, и первый наш поцелуй в лифте, и отель в Выборге, и новогоднюю елку. Я стараюсь отложить в памяти каждую крупицу… Даже то, что за эту ночь он позвонил на запертый в шкафчике телефон двадцать один раз.
Какое чудесное зимнее утро. Снежинки кружатся в воздухе огромными хлопьями, как я люблю. Я поднимаю голову вверх и ловлю их губами. Они оставляют на коже большие холодные капли. Уже рассвело, но пасмурно, и солнца не видно. Но небо уже посветлело, появились первые машины, город потихоньку просыпается. Однако за кофе пришлось ехать на какую-то заправку — все приличные заведения оказались закрыты. Счастье, что я со своей полной ограничений жизнью так и не научилась различать хорош или плох напиток на вкус.
Как бы ни было неприятно признавать, я была неправа. Попросила дождаться другого предложения, чтобы сохранить карьеру Рашида, в то время как Кирилл только начал делать первые шаги в полностью самостоятельной жизни. Той, в которой больше не будет бесконечного надзора родителей, брака с женщиной, которая не смогла ему дать тепла, или девочки-доктора, полностью уверенной в собственной правоте. Ему необходимо стать сильнее и независимее, и он сможет. Я уверена.
И мне нужно многое переосмыслить. Например то, зачем я решила заступиться за Мурзалиева. Кому это было нужно, кроме меня? Видимо, паническое осознание скоротечности жизни заставляет меня болеть за всех и каждого и наполнять смыслом все подряд, а ведь иногда можно просто… быть. Не зачем-то, а просто так. Стоять на мосту с вибрирующим телефоном в руках, не брать трубку, любить сильно и отчаянно. Достаточно, чтобы понять: эти отношения, к сожалению, не делают нас лучше.
Я размахиваюсь и отправляю телефон в полет, в туман над Невой.
— Нет, папа, ты не говорил, что я не могу отправиться путешествовать. Ты сказал, что если я хочу это сделать, то должна запаковать в чемодан кардиохирурга. Представь себе, мне это удалось!
— Полагаю, ты считаешь себя очень остроумной, — доносится из трубки ответ. И надо сказать, я действительно так считаю. — Куда ты летишь?
— В Германию.
— Куда именно?
— У тебя три попытки, чтобы угадать.
— Берлин.
— Как предсказуемо! — фыркаю.
— Гамбург?
— И снова нет.
— Мюнхен, — со стоном.
— Пока, пап, — смеюсь. — Вернусь когда-нибудь.
Я кладу трубку, стараясь унять улыбку. Этот урок отцу не помешает. Он влез в мои дела, хоть и не должен был, и теперь я держу дистанцию.
Внимание привлекает рев идущего на взлет самолета, и, проследив за отрывом шасси от земли, я разворачиваюсь к своим спутникам. Нас шестеро. Пациенты, их сопровождающие и мы с Рашидом. Решили в пользу Германии. Их включат в исследовательскую группу, а мне просто не помешает консультация. Но на самом деле основной причиной моего отлета является иное: оставаться в России мне нельзя. Кирилл меня не отпустил.
— Вы с ним хоть поговорили? — спрашивает Мурзалиев, безошибочно угадав направление моих мыслей по выражению лица.
— Он не понял, — отвечаю коротко, скрывая за этим много-много горя.
Если бы у меня был хоть один шанс избежать разговора с Кириллом, я бы им воспользовалась, но увы. Поговорить все же пришлось. Это случилось в центре — на нейтральной территории, куда он пришел за объяснениями, на которые имел полное право. Но я ему их не дала. Не потому что не хотела, просто я не сумела донести до него причины, по которым любовь потерпела крах в борьбе с принципами. Для меня все было логично: уступи я ему раз — пришлось бы еще. А это скользкая дорожка, которая не сделала бы лучше ни одного из нас. Когда-нибудь потом, став циниками вроде Капранова, мы бы скучали по двум наивным, влюбленным до беспамятства дурачкам, готовым выступить против всего мира. А возврата бы не было. Но сейчас глаза широко открыты, а ошибки видны, и еще есть возможность сделать правильный вывод.
Но Кирилл с этим был не согласен, и сцена вышла некрасивая, тяжелая, надрывная. Когда сказаны слова о любви, объяснить причины ухода практически невозможно. Он и раньше отрицал тот факт, что я — не лучший выбор, и заставить его задуматься удалось единственной фразой: «я не счастлива». Это не совсем правда, ведь в какие-то моменты, оставаясь с ним наедине, вне этого мира, я была самой счастливой из смертных, но каждый раз, когда мы сталкивались с реальностью, она била нас слишком больно. И ни один из нас не научился принимать эти удары достойно.
— Ему нужна женщина, которая его во всем поддержит. Не помешанная на карьере Вера Рихтер и не Евгения Елисеева, у которой собственное мнение по каждому вопросу и прогрессирующая болезнь сердца. Ему нужно научиться жить, не оглядываясь на окружающих. Он всю жизнь старался кому-то угодить. Отцу, партнерам по бизнесу, Вере, мне… Я не хочу стоять в этой длинной очереди последней.
— А ведь он вас по-настоящему любит.
— И я люблю его. Но этого мало.
Пару секунд Рашид смотрит вдаль, а потом вздыхает:
— До вашей монетки я в судьбу не верил. Но, наверное, там, — поднимает он глаза к потолку, — что-то есть. И оно распоряжается правильней.
— Все так. Будь что будет.
Соглашаюсь и, смутившись, открываю паспорт, в котором лежит посадочный талон, и начинаю его изучать. Я помню и выход на посадку, и место, но тяжелые разговоры принято прерывать именно таким образом.
Кирилл
Меня будит телефонный звонок, набатом отдающийся в голове. Такого адского похмелья я не помню с собственного мальчишника. К мобильному приходится подбираться чуть ли не ползком. Первое желание — сбросить звонок, открыть новую бутылку коньяка и снять симптомы похмелья, но потом в душе просыпается робкая надежда на то, что есть какие-то новости от Жен, что она изменила решение…
Я на нее зол. Как она могла уехать и оставить меня здесь ни с чем? Ведь я был готов все ради нее отдать! Семью, бизнес, даже исследовательский центр. А она этого не понимала, все повторяла, что так нельзя, что люди страдают, что мы виноваты, что жить с подобными жертвами у нее не получится… А без меня, значит, запросто. Прекрасно. Просто божественно.
К сожалению, на дисплее всего лишь имя моей секретарши. У меня нет никакого желания разговаривать о делах, поэтому я просто отпихиваю телефон в сторону. Но Дарья упрямая. Она звонит и звонит, раскалывая мою голову адской болью.
— Да, — рявкаю в трубку.
— Кирилл Валерьевич, включите телевизор, — проговаривает быстро моя милая и уже наученная горьким опытом секретарша.
— Что там? — интересуюсь, уже догадываясь, что дело серьезное.
— Включите! — повторяет настойчиво, и я, не выдержав, улыбаюсь. Она стала куда настойчивее, чем раньше. Вышколил, значит.
