Никто, кроме Яна, об этом не знал. Его я предупредила, как своего законного представителя… Неужели он рассказал Арсению?
Вращающийся мир встает на свое место, с такой силой ударяясь о привычную землю, что едва удается устоять на ногах. Колени подкашиваются. Арсений говорил о том, что не мог смириться с решением Полины прекратить борьбу, сдаться, а теперь находит у меня чертовые бумаги. Разумеется, он в шоке. Разумеется, злится.
— Это не одно и то же, — произношу севшим голосом. Но других слов не находится. — Я не знаю, что будет дальше, но ты нужен мне. Не уходи. Пожалуйста! — снова срываюсь на крик.
Но он направляется к двери.
— Или не возвращайся, — добавляю уже тише.
Дверь хлопает так, что ушам становится больно.
И я снова наедине с диваном и своим незавидным будущим. Глаза обжигают слезы жалости к самой себе. Не думать об этом, не думать. Хватит издеваться над собой! Хватит с меня Арсения. Я устала бороться с его болью. Если случившееся с Полиной для него важнее — пусть. Мне не одолеть его сестру. С умершими честной схватки быть не может, и правды тоже не существуют. Их истории искажены чувствами любящих, как кривым зеркалом. Арсений все равно будет рассматривать мой выбор как предательство, он меня предупреждал… Но каков выход?
Несмотря на все уверения, из груди рвутся какие-то непонятные звуки, лишь отдаленно напоминающие плач.
Я хватаю со стола бумаги и смотрю на собственную кривоватую подпись. Кажется, у меня дрогнула рука. Все же не так просто подписаться под добровольным отказом от… существования. Ясно как день, что жить лишь потому, что почки работают — бессмыслица. Мне совершенно понятна позиция Полины, просившей Арсения ее отпустить. Когда ты прикован к постели и едва можешь вдох сделать, а надежды на улучшение нет, это ужасно. Не стоит ждать момента, когда приборы зафиксируют однозначную смерть мозга, а значит нужна цифра.
Цифра. Я всегда полагала, что она должна что-то значить, чем-то цеплять. Ну не с потолка же брать идеи, в самом деле. На бумаге появляется мокрое пятно от слезы. Я так хотела, чтобы Арсений был рядом… А что теперь?
Ничего. Девять лет ждала сердце без него, терпеть неизвестность осталось недолго.
Идея приходит внезапно.
Девять лет…
Я отрываюсь от спинки дивана и смотрю на пустое поле. Девять — чем не достойная цифра? Моя рука больше не дрожит.
ГЛАВА 29 — Орел. Об отсутствии правды
Раз уж меня постигло несчастье быть человеком, надо же и вести себя как человек.
Клара Ярункова «Единственная»
Кирилл
Я так и не понял, что изменилось, но Жен стала другой. Может быть, виноват я сам. Наверное, так и есть.
Как-то раз она пришла ко мне домой, говорила запальчиво и сбивчиво о том, что мне стоит подождать следующего предложения о поддержке центра. О том, что верит в меня, и о том, что найдутся другие люди, которые помогут, не выставляя встречных условий, но звучало это как совершеннейшая бессмыслица. Ведь я уже знаю этих людей, они не какие-нибудь прохвосты — порядочная организация, а что до личной неприязни к некоторым, так это все абсолютнейшая ерунда. Я сначала все никак не мог понять, в чем причина просьбы Жен, но затем прозвучали слова «пожалуйста, оставь Рашида в центре еще хотя бы на шесть месяцев», и я отреагировал слишком остро. Зачем? Почему она за него просила? Я так часто в последнее время видел их вдвоем в коридорах центра. Они все время куда-то бежали, что-то делали. Что за общие дела у них? Я догадывался, что Жен не понравится увольнение Рашида, но того, что она будет меня умолять за него, не ожидал. В общем, старая ревность не дала адекватно отреагировать и прозвучало резкое «нет».
Я дурак. Какой Рашид? Ведь Жен была вся как пластилин в моих ладонях. А я ей отказал в единственной просьбе. Видел, что для нее это важно. Умом понимал, что не в Рашиде дело, и все равно. Она просто всегда болела за людей. За слепых меценатов и больных маленьких девочек, за обманутого в ожиданиях отца и человека, который с ним так поступил. У нее всегда и для всех находилось место в сердце, доброе слово… А я даже не сказал ей, что будь у меня множество предложений сотрудничества, все равно выбрал бы тот фонд и чертову Снежану. Именно потому, что она мне не нравится, именно потому, что я совершенно уверен в однозначности их намерений. И потому, что в прошлый раз мне с ними было легко работать.
Дарья выяснила, что Жен с Рашидом пытаются помочь пациентам, отобранным для исследований, и именно поэтому проводят много времени вместе… Непростительно, что я пропустил момент, когда это началось. Занятый своими проблемами, не заметил, не спросил. И сплоховал.
Она все еще приходит ко мне каждый день, но больше не смотрит на елку глазами восторженной маленькой девочки. Я дарю ей цветы, обнимаю у всех на глазах. Жен не сопротивляется, но она за миллионы световых миль от меня. И ни один седовласый ученый еще не придумал, как преодолеть это расстояние. Вот и я тоже не знаю.
Жен
Он встречает меня с цветами и извинением в глазах. Ждет прощения, заманивает назад в свои объятия ласковыми речами. Он не понимает, что дело не в обиде… После нечаянно оброненной фразы пациента, которого я больше, может, и не увижу, я только и делаю, что анализирую каждый поступок Кирилла. И вижу, как сильно он изменился. Будучи моим пациентом, Харитонов вел себя совершенно иначе, потому что рядом с ним было много людей, на которых он мог опереться, а теперь крепкий фундамент пошел трещинами, и Кир вынужден спасаться как может. Он уже другой. Не такой покладистый, не такой доверчивый. Более… взрослый? И, возможно, уже не безупречно приятный. Он больше никому не позволит воспользоваться собой как средством наживы. Не станет разыгрывать слепца или терпеть изжившие себя отношения, например, с тем же Рашидом. Не его вина, что такие методы идут вразрез с моим мировоззрением… Но и не моя. Он просто делает то, что считает верным, никому не желая зла. А я не могу принять это как данность и закрывать глаза каждый раз, когда это будет случаться. Не после того, как Рашид столько сделал для совершенно посторонних людей… людей, которых подставили мы с Кириллом.
Сегодня мне звонили из банка, чтобы подтвердить перевод средств на анонимный благотворительный счет. Он для людей, которым отказали в исследовании, чтобы они смогли поехать в Европу. Не в лучшую клинику, но все же. Не смогла я по-другому. Я же клялась не навредить. Сама все сделала, не стала переваливать на Кира. Не верю, что он поймет.
Всего два человека знают о том, кто сделал пожертвование. Это Рашид, которому я предоставила реквизиты, и отец, следящий за моими счетами. Последний, кстати, тоже звонил (сразу после операторов), но я на него зла и трубку брать не стала. Он прав: их старые терки с Мурзалиевым — не мое дело. А мои нынешние трудовые отношения — не его. Или он ждал, что я буду по-прежнему сжимать губы и ненавидеть Рашида, при этом принимая как должное всевозможные подачки? Не на ту напал. Не умею я злиться на людей всю жизнь за один-единственный проступок.
