— Еще что-нибудь хочешь? — спрашивает Кирилл, едва я отправляю в рот оставшийся кусочек ветчины. Последняя моя мысль перед этим, была, кажется, о том, как сладко тереться кожей о кожу после недавней близости. Такое желание, пожалуй, вслух не озвучишь. — Может быть… чай с бутербродами? У меня есть шоколадная паста…
— Я наелась, — отвечаю с улыбкой. — Спасибо. Очень вкусно.
— Может, и вкусно, но не очень. Я могу что-нибудь приготовить, чтобы не помереть с голоду, но банкеты, фуршеты и родители под боком изрядно уменьшили мои кулинарные рвения.
Обычно я не стыжусь того, что не умею готовить, в конце концов, на спасение жизней времени требуется не так мало, но сегодня лишь смущенно улыбаюсь и молчу. Если ему и доведется узнать о том, насколько бесполезны в быту некоторые врачи, то пусть не сегодня.
— Так, значит, Вера подписывает документы? — спрашиваю, не сдержавшись.
— Да. Она позвонила мне утром перед похоронами и сообщила, что согласна обговорить условия.
Чтобы не смотреть на меня, Кирилл забирает со стола тарелку и направляется к посудомоечной машине. Ставит и включает. С одной тарелкой! В Германии такого расхитителя природных ресурсов заклеймили бы позором. Нет, не зря Харитонов вернулся. Я опускаю голову, чтобы скрыть непрошенную улыбку. Пока еще рано шутить о Германии.
— Но что изменилось? Я думала, она категорически против…
— Тебе не нужно об этом переживать, — отвечает Кирилл, и я понимаю, что на продолжение разговора рассчитывать особо не стоит.
— Кирилл, — говорю, стараясь не выдать того, что меня эти слова задели. — Я сижу на твоей кухне без одежды, хотя ты все еще женат. По-моему, я имею право спрашивать тебя о разводе.
— Это просто формаль… — начинает он весьма раздраженно, а затем сам себя обрывает:
— Пойдем.
Резко поднявшись, Кирилл идет по направлению к лоджии, прихватывая со стоящего рядом стула плед. Я очень надеюсь, что меня в тот промозглый холод не позовут, но Харитонов открывает дверь и ждет. Если он так представляет себе романтику, то у нас серьезные проблемы. Я никогда не любила сумерки, а сегодня они и вовсе, словно какое-то неведомое чудовище, наползают на город туманом и заливают все мрачными синими красками. Любоваться подобной фантасмагорией меня совсем не прельщает. Однако я поднимаюсь со своего любовно нагретого стула и с тяжелым вздохом направляюсь к Кириллу.
Стоит только ступить на холодный пол лоджии, как Кирилл прижимает меня к себе и укутывает мягким пледом. В его объятиях безумно хорошо, и я бы хотела сказать, что мне тепло и уютно, но ноги начинают замерзать моментально, и я попеременно грею босые стопы о лодыжки, смешно перетаптываясь и заставляя нас обоих покачиваться из стороны в сторону.
— Тут холодно, — жалуюсь Кириллу, который смеется над моими неуклюжими попытками согреться.
Он высвобождает из-под пледа руки, заставляя меня перехватить ткань у горла, чтоб не упала, и стягивает с пальца кольцо. Оно так просто снимается, что я тут же начинаю выискивать желанные параллели с бракоразводным процессом. Вот бы и он оказался настолько простым. Черт, иногда я думаю как глупенькая девчонка…
Кирилл распахивает окно и протягивает мне кольцо.
— Ты… ты хочешь, чтобы я его выбросила?
— Точно. Начнем с него, а потом до остального доберемся, — отвечает Харитонов, заразительно улыбаясь.
Выбросить символ изжившего себя брака в алчные клочья тумана — что может быть желаннее? Так я и поступаю: если ему не жалко, то мне и подавно. Размахнувшись, запускаю кольцо в полет. Как можно дальше. Дальше от нас. Не знаю, как это должно было сработать, но теперь у меня сомнений уменьшилось. Мы с Кириллом становимся еще на чуть-чуть реальнее.
Отогревать ноги пришлось уже в душе. Иного способа, как я авторитетно сообщила Кириллу, в природе не существует. И теперь получается так: я поспала, поела, по лоджии погуляла, в душе побывала… Видимо, это и есть прелюдия по версии Харитонова, ведь даже самая богатая фантазия не подскажет иного логического продолжения вечера, нежели жаркий и развратный секс… Не в шашки же мы с ним играть собираемся, в самом деле. Не просто так он проявил неандертальские замашки, затащив даму в свою берлогу, как только понял, что путь к ней свободен.
Он разводится. Не о чем больше думать.
Кирилл сидит на кровати одетый и поворачивает голову, стоит мне войти в двери. Мы смотрим друг на друга достаточно долго, чтобы это что-то да значило. Ожидания. В любой другой ситуации я бы испугалась их не оправдать, ведь мы так долго друг к другу шли, но прошлый раз отпечатался в памяти так, словно это случилось вчера. Мое наслаждение и его. Мужчины не любят проявлять свои чувства, не любят давать женщине повод заподозрить их в слабости, но со мной он был уязвим. В моей голове отпечатался каждый звук, свидетельствующий об этом.
Я подхожу к нему сама. Безмолвно. Запускаю пальцы в его волосы, однако непослушные кудри путаются и получается весьма болезненный рывок. Лицо моего английского пациента на миг искажается болью, а мгновением позже я оказываюсь вплотную прижата к нему, и руки Харитонова уже под халатом — обнимают мои ноги, задирают ткань. Он не развязывает пояс, не срывает одежды: просто методично пробирается все выше, сильнее отводя в сторону полы импровизированного наряда. И едва холодок касается бедер — Кирилл порывисто прижимается к ним губами, а до моих ушей долетает его полухрип-полустон. Звук будто ударяет мне в живот сладкой волной, ноги становятся ватными и, опасно покачнувшись, я хватаюсь руками за плечи Кирилла. Его пальцы после этого разжимаются, он поднимает глаза на меня: темные, затуманенные. И все же не поддается порыву: продолжает скользить ладонями по ноге, касается колена, чуть-чуть сжимает…
Стою перед ним, будто кукла, и понятия не имею, что должна делать сама.
— Я бы хотел исследовать на ощупь все твое тело, узнать его. Я хотел бы завязать тебе глаза, чтобы ты поняла, насколько это личное, но видимо сейчас терпения у меня не хватит ни на что из этого. Может быть, во второй раз. Или третий.
— Третий? — улыбаюсь. — Не рекомендую тебе. Как врач.
— Если соблюдать все рекомендации врачей, то можно прослыть занудой, — улыбается Кирилл.
А дальше мы, как нормальные люди, движемся по приличествующему ситуации алгоритму: жадно сплетаемся в объятьях, неуклюже путаясь то в одежде, то в одеяле, целуемся как умалишенные и, словно подростки, цепляемся друг за друга, не в силах совладать с чувствами. Ощущений слишком много, и все будто борются за право первенства. Хочется смотреть, трогать, а через мгновение уйти вглубь себя и разложить по полочкам каждое из сотни испытываемых удовольствий: ладонь на груди, дрожь удовольствия, пальцы, ласкающие треугольник внизу живота, обличительные мурашки на коже, его голубые глаза, которые не могут насытиться зрелищем.
Он садится на кровати, обхватывая рукой мою талию, и смотрит, раскрыв широко глаза. Жадно и ненасытно. Мои ладони помнят, какая гладкая и мягкая его кожа на ощупь, но все равно я не перестаю этому удивляться. Я касаюсь его плеч кончиками пальцев и не двигаюсь. Замираю. Это безумно приятно. Немыслимо, на скольких уровнях может волновать человек, которого любишь… И кажется, я не одна так считаю, потому что Кирилл не спешит, не торопит меня. Он тоже наслаждается каждым мгновением близости. Он из тех, кто ценит не только лишь результат. И наши тела соединяются медленно. Будто не было спешки и сожалений по поводу нетерпения. Будто остались еще силы ждать. Только это неправда.
