Собравшись, Стас кладет на тумбочку рядом со мной обещанную связку ключей, а затем целует на прощание. Такое впечатление, будто ситуация для него из разряда обыденных. Я же сижу на кровати и не пытаюсь примириться с мыслью, что осталась одна в доме мужчины. Такое со мной впервые, и это определенная веха. В голову, соответственно, лезет какой-то бред о правилах поведения в чужом доме…
С другой стороны, с чего-то всегда приходится начинать. И для начала неплохо бы было заснуть. Ведь я в спальне, ее точно выделили в мое распоряжение…
Однако мой телефон с доводами не согласен, о чем сообщает громкой трелью. Беру его в руки в полной уверенности, что это вызов, но вижу имя Арсения и застываю. Зачем он звонит? Почему опять ночью? И как, черт возьми, говорить с одним мужчиной, сидя в постели другого? Это кажется вопиюще неправильным…
Насколько неприлично не взять трубку посреди ночи? На ноль? Я почти решаю сбросить вызов, но вспоминаю о своем непутевом братце. Уж если кто и умеет находить неприятности, как лужи в Петербурге, то это он.
— Да? — спрашиваю осторожно. В глубине души я не верю, что дело в Яне.
— Привет, — отвечает он негромко.
От этого единственного слова сердце начинает колотиться часто-часто. Возможно, к лучшему, что этот мужчина сделал выбор не в мою пользу. Целее буду. Бывает вот встретишь человека, и понимаешь, что с ним возможно только два варианта: лететь или тонуть. Никак иначе. Боюсь, мы бы с Арсением утонули. Вместе.
— Ты что-то хотел? — спрашиваю, опомнившись.
— Он больше не побеспокоит тебя, — слышу его слова, а следом чирканье спички.
Секунда уходит на определение личности неопознанного «он». Григорий, значит. Не сказать, что я не переживала, просто об устранении опасности мне уже сообщили. И не в самых добрых выражениях. Я о том, что пришлось долго кивать и повторять: «Да, пап» и «Прости, пап». То есть, по идее, смысла звонить ночью, дабы обрадовать, не было…
— Я знаю. Мне уже сказали.
А в ответ из трубки доносится:
— Вадим слишком много на себя берет.
Не уточняю, что Вадим, в общем-то, ни при чем. Развивать тему не вижу смысла. Все-таки не стоило мне брать трубку. Понимаю, что из-за казино Арсений бодрствует, в основном, в темное время суток, но ему лучше отказаться от привычки доставать меня по ночам. Хотя, погодите, ему лучше отказаться от привычки звонить мне в принципе!
— Возможно, — отвечаю спокойно. — У тебя все?
Пара секунд сопения в трубку.
— У меня все.
Он отключается первым, а я падаю на подушки Власова и понимаю, что только что состоялся один из самых странных телефонных разговоров в моей жизни… До самого утра, глядя в потолок, я молюсь о вызове. После звонка Арсения гнездышко Власова не кажется таким уж комфортным. По крайней мере, спать не тянет совсем. Вот ведь… сколько же нужно времени, чтобы мне, наконец, стало наплевать на этого парня? Месяц? Два? Или, может быть, мне стоит сменить номер телефона, отрезав себя от прошлого раз и навсегда?
А в голове крутится предательское: Ви выходит замуж. Он больше не спит с моей сестрой. Не поэтому ли звонит?
О Власове и наших отношениях я не стала рассказывать никому, кроме брата. Родители, наверное, уже допросили Яна с пристрастием, и тут уж ничего не поделаешь, но, например, Ви — я уверена — пока ни сном, ни духом. По-хорошему, стоило бы пригласить Стаса на ее свадьбу, это бы, наверное, помогло нам с ним довериться друг другу, но я не могу открыться настолько, чтобы представить его семье. А после истории с Арсением не хочу, чтобы Ви знала о моих ухажерах хоть что-то. Чувство, будто она, пусть и не зная, меня обокрала, и так навряд ли скоро пройдет.
И то, что я всегда избегала отношений с коллегами, не помогает. Не могу сказать, что сторонилась встреч с любым носителем гордого звания «врач», просто с теми, с кем работаешь бок о бок, спать неприлично, а знакомых мне залетных докторов можно по пальцам пересчитать. И теперь, пусть между нашими со Стасом местами официального трудоустройства пролегает полгорода, чувствую, что нарушила свои правила и буду бита. Почему? Да все просто: разве может представительница прекрасного пола добраться до операционной не через постель? Неважно, что полно примеров обратного — сдалась, значит, виновна! Наверное, женщин от подобных пересудов может спасти примерно то же, что и мужчин от армии: отсутствие конечности или наличие очень уж не вписывающихся в образ запчастей. Два носа, треть ноги, ну или интеллект, в два раза превышающий среднестатистический.
Но хуже другое: я боюсь сказать Стасу о том, что стесняюсь наших с ним встреч. Уверена — он не поймет. Он взрослый человек, привыкший нести ответственность за свои действия. Как я поняла, он вообще не сторонник секретов… Но я расскажу. Не сейчас, просто когда буду готова, когда окрепну. Прежде чем выпустить ребенка из объятий во враждебный мир, его сначала надо вырастить, обеспечить уверенностью в своих силах. Почему с отношениями должно быть иначе?
А мир будет к нам со Стасом враждебен. Обязательно будет. Уж слишком мы неравны.
И тем не менее, несмотря на мою осторожность, Капранов откуда-то знает. Когда мы спускаемся в операционную в лифте, наставник смотрит на меня неотрывно, с насмешкой. Разумеется, мысль о его осведомленности меня посещает не сразу: сначала я подозреваю на своей щеке хлебную крошку, потом — более впечатляющее, нежели обычно, воронье гнездо на голове, но потом, когда он, цокнув языком, спрашивает, не в той ли я одежде, что и вчера (хотя, вообще-то, в новой), приходится смириться — он знает. А раз так, то скоро вся остальная больница тоже будет в курсе.
— Говорите, — смиренно вздыхаю, покидая кабину. Если его “фи” прольются в коридоре, а не при всей операционной бригаде (а дольше Андрей Николаич молчать просто не сможет), то ущерб будет меньше.
— Ха! — Он аж руки потирает. — Даю вам месяц.
— Это с чего бы? — праведно возмущаюсь.
— Ты скрываешься. Стыдишься.
— Власова? Чего стыдиться? Радоваться надо. Он же пугающе положительный.
— Да уж, Дракула такой положительный, что все подружки с воплями убегают. Даже те, которые поначалу восторженно пищат.
— Ну так я не пищу, значит, и не сбегу! — пожимаю плечами.
После этой фразы Капранов на пару секунд подвисает, недоумевая, и где ж это он так в своих метафорах облажался, но очень скоро определяет, где верх, а где низ, и кто в этом мире самый хитрый.
— Э, нет! — грозит мне пальцем наставник. — Я сказал “даже”! Ладно, бог с тобой, болезная, пять недель! — Он так театрально руками при этом размахивает…
— А почему не шесть? — И, решив, что этого мало, почти с опаской добавляю:
— Семь?
— Продано за семь самой настойчивой женщине. — С этими словами Капранов распахивает передо мной дверь и впихивает в проем, а сам следом направляется к раковине мыть руки. — Но это, поверь, ваш потолок, Елисеева. Он будет на работе всегда, ты будешь на работе всегда… через несколько жарких ночей взаимная усталость при редких встречах победит сексуальное притяжение, новизна приестся, возможно, успеете даже поругаться из-за каких-нибудь врачебных вопросов. Он, например, с высоты своего полета начнет учить тебя уму-разуму, ты огрызнешься, так как он не нейрохирург, а плебей какой-то, и понесется…
