— И давно ты готовился заглянуть под одеяло нашей кровати? — спрашиваю жестко. — Внуки, отдалились. К чему этот разговор?
Переживания это одно, но нравоучения выслушивать совсем не хочется. Это мой брак и мои проблемы, когда в них лезут посторонние — раздражает. И я уже достиг того возраста, когда отец стал посторонним.
— Сын, я воспитывал тебя обязательным человеком, учил нести ответственность перед близкими. Не знаю и не хочу знать, в чем причина глупой улыбки на твоем лице, но прекрати это немедленно!
Слова отца ударяют под дых. Как я уже отмечал, лгать никому не собирался, но одно дело встать, постучать вилкой по бокалу и во всеуслышание признаться, что я подлец, и совсем другое быть пойманным на задирании юбки. Но есть нечто еще более обидное: отец даже мысли не допустил, будто моя радость — следствие радости, а не глупости. Будто все лучшее у меня уже есть, и желать иного — что зарываться сверх меры. То есть по сути он только что посоветовал мне «немедленно прекратить» быть счастливым.
Видимо недаром мне вспомнились обстоятельства брака с Верой. Неужели ситуация повторяется? Я снова вижу то же самое неодобрение, что и в детстве. И неужели только мне оно кажется нелепым, неуместным и неуважительным? Да, я всегда знал, что долг для нашей семьи не пустой звук, знал, что каждое мое действие будет рассматриваться под микроскопом, и в первую очередь родными, но не представлял, что однажды это станет сродни смирительной рубашке. В конце концов, есть же вещи более важные, чем репутация. Я столько лет не видел смысла лежать в постели, обнимая женщину рядом, что сегодняшний день стал откровением. И мне пытаются донести, что это правильно?
— У тебя что-то еще? — холодно спрашиваю отца.
Дьявол, не хочется воевать с отцом, но если придется — я это сделаю. Предупредительность задолбала.
— Да. — Он делает вид, что не заметил моей вспышки злости. Продолжает как ни в чем не бывало:
— Мне передали, что на твое имя пришло заказное письмо от строительной компании.
— Верно. Прислали отчет об экспертизе стройматериалов. Наши юристы назначают слушание по делу компании «Аркситект».
— Я в курсе. Их представители уже звонили мне, — отвечает отец, задумчиво барабаня пальцами по столешнице. — Говорят, они предлагали тебе урегулировать вопрос мирным путем, но ты отказался.
— Именно так.
Новый перестук пальцев.
— Отступные предлагают более чем достойные.
— Значит, очень виноваты, — язвлю.
Что удивительно, слова отца не вызывают во мне никакого отклика. Даже малейших колебаний нет. Я столько недель жил в страхе ослепнуть, что тысячу раз успел проклясть свое решение повременить с операцией. Да, закончилось все хорошо, но риск не стоил того. Однако господа из «Аркситект» осмелились оценить молчание моей совести в рублевом эквиваленте. Подумали, что звон монеток заглушит ее голос и позволит не думать о возможном повторении трагедии? Ну уж нет, пусть судьи решают, кто неправ и насколько.
Да и Жен я обещал…
— Мне одному кажется странным, что не сумев купить меня, эти люди обратились к тебе?
— Я не собираюсь действовать за твоей спиной, но прошу еще раз подумать. Будет долгая тяжба, и если компанию разгонят, без работы останется немало людей.
Людей? Интересно, он серьезно беспокоится лишь о рабочем классе?
— Мне жаль, — ровно. — Ну раз так, то предлагаю нам с тобой искупить вину перед миром и затеять новый проект со множеством рабочих мест.
— Множеством мест для других людей, — поправляют меня. Что и требовалось доказать.
— Пап, посмотри на меня, — прошу, наклоняясь к столу. — Видишь меня? Я мог не выжить, как остальные наши сотрудники, находившиеся в здании.
После этих слов отец садится прямее и хмурит брови. Все же ему неприятны мои слова. Это хорошо, а то он так профессионально разыгрывает невозмутимость, что иногда я начинаю в нем сомневаться: жесткий или просто жестокий?
— Я не устаю благодарить небеса за то, что с тобой все хорошо, но не придавай случившемуся больший смысл, чем есть на самом деле, Кирилл. Ты поставил трагедию во главу угла. Это не возмездие, не карма, не воля Всевышнего и не краеугольный камень твоей жизни. Просто несчастный случай… — После этого отец прерывается и с удивлением спрашивает: — Почему ты опять улыбаешься?
Кажется, я перестал контролировать выражение своего лица. Следовало бы вести себя осторожнее, да разве усидишь спокойно, когда так тянет немедленно сесть в машину и поехать к ней — девушке, рядом с которой действительно хочется быть?
— А настолько ли ты, отец, уверен, что этот случай принес мне несчастье? — спрашиваю то ли у него, то ли у себя.
Вселенная будто собралась проверить меня на прочность. Ночью я так и не уснул. Не смог отделаться от навязчивых мыслей и воспоминаний. Вспоминал о том, как проснулся, обнимая Жен, и понял, что давно не был счастлив. Примерно с тех пор, как взрослые заботы вытеснили детское восхищение миром.
Мне всегда было столь многое позволено, что жизненные «впервые» остались в далеком-далеком прошлом, а ответственность накрыла давно с головой. Женитьба на Вере, получение степени, приобщение к делу семьи и настоящая гонка вооружений. Да, вы не ослышались. Отец устраивал холодную войну каждому бизнесмену этого города, воспринимал ее запредельно серьезно и учил тому же меня. Например переманивать врачей в ущерб исследованиям, даже не задаваясь вопросом: не выйдет ли однажды такое поведение боком. За последние пятнадцать лет я превратился из сопляка-студента в человека, имя которого не сходит с уст. Поначалу известность отца меня забивала — в Кирилле Харитонове каждый видел не более чем богатенького избалованного сыночка. И тогда я решил «придумать» себя. Начал присматриваться к слабостям отца, к тому, что могло бы стать моей личной фишкой. Ответ оказался проще простого: если старший Харитонов имел репутацию машины-банкомата — бездонного колодца с деньгами, беспристрастного и безжалостного, то его сын — голубоглазый, кудрявый парень с обманчиво-доверчивым взглядом, перенявший более мягкий нрав матери, напротив, в бессердечности уличен не был. В детстве меня дразнили херувимом (прямо скажем, для мальчишки это смертельное оскорбление), но как бы то ни было, именно эти качества позволили мне стать тем, кто я есть. В общем, пока отец выделяет миллионы долларов на лечение анемии, лейкемии, дисплазии и прочих “—ии”, я спасаю Алису, Ларису, Раису и других нуждающихся. Кто же не расчувствуется, если на половине газетных фотографий ты обнимаешь больных детей?
Таким образом, войну с обществом я выиграл, но упустил момент, когда разучился радоваться жизни. Просто однажды все стало казаться каким-то пресным, вязким и серым. Брак на расстоянии начал устраивать, разговоры за ужином в родительском доме превратились в маркетинговые совещания, а роскошь настолько пресытила, что я позволил повесить напротив стола картину, которая мне никогда не нравилась, — все равно не замечу ни ее, ни любую другую. Понял, что бодро шагаю не в ту сторону, только когда случилась трагедия, и жена не заметила моего отсутствия, родители решили сделать на случившемся пиар, а отсутствие возможности видеть оказалось просто контрольным выстрелом: не хотел замечать окружающий мир — получай! И внезапно деньги — пресловутая святыня двадцать первого века — перестали утешать совершенно, а поведение близких… начало задевать.
