Встаю с кровати и берусь за знакомые таблетки. Жаль, что они лечат вовсе не несчастную любовь.
Поскольку операционное вмешательство оказалось минимальным, было принято решение оставить Алису на попечение местных врачей и вернуться в исследовательский центр. Капранов сообщил мне об этом по телефону — позвонил, едва за Кириллом успела закрыться дверь моего номера. Совпадение ужаснуло, но новости обрадовали. Иными словами, в Выборге нам оставалось только проконсультировать Алису по поводу предстоящего лечения. А затем мы сядем в машину, которая умчит нас к прежней жизни: в блистательный исследовательский центр, под крылышко к Мурзалиеву, к лабораторным исследованиям…
Смотреть на Алису ужасно больно. Еще вчера эта девчушка во что-то верила, нервничала, не могла усидеть и минуты, а сегодня даже по сторонам не смотрит. Явно отчаялась, потеряла веру в хорошее. При ее диагнозе это губительно, но… как поправить? Правильные слова? Умоляю, за всю мою жизнь не нашлось совета, который бы облегчил горечь понимания неизбежности. Душу вылечить сложнее, ей перевязки ни к чему. И лучше лишний раз не проверять ее состояние. Помогает только одно: отвлечение.
— Хочешь его увидеть? — спрашиваю тихо.
— Кого? — прикидывается Алиса.
Приходится подыграть.
— Кирилла. Мы сегодня уедем, и не факт, что он будет навещать тебя так же часто, как раньше.
— Жен Санна, — внезапно говорит она совсем по-взрослому. — Он больше ко мне не приедет. Зачем? Да и я не хочу его видеть.
— Но он тебе нравится. Это не изменилось.
— Он обещал меня вылечить и не сдержал слово. Зачем ему теперь сюда возвращаться? Он не приедет. Стыдно будет.
Душераздирающая детская логика. Не сдержавшись, присаживаюсь рядом на кровать и обхватываю ее щеки руками. Осторожно, так, чтобы ни в коем случае не сделать больно.
— Алиска, не все так просто. Он же взрослый. И действительно хороший. Он может переживать, стыдиться, но он тебя не бросит, вот увидишь. Не раз еще приедет. Ты, главное, не сдавайся. Повидайся.
— Конечно, — кивает и высвобождается из моих рук. — Но как-нибудь в другой раз.
Она сказала то, что я хотела услышать, но сделала все равно по-своему. Не попросила Кирилла зайти. Не доверилась.
Думаю об этой девочке на обратном пути в Петербург. Сравниваю с собой, вспоминаю свое прошлое. Она — единственное, что отвлекает меня от мыслей о Харитонове. Но даже это плохо работает, поскольку стоит отвернуться от окна — как я встречаюсь с Кириллом глазами в зеркале заднего вида. Раз, второй, третий… Это что, злой рок или он всю дорогу за мной наблюдает? Интересно, а что предпочтительнее? Козни судьбы или просто невозможность выкинуть случившееся из головы?
Вчера вечером, в его объятиях, я сломала ноготь. Утром пыталась сточить его, спилила под ноль, но выровнять так и не удалось. Он все еще цепляется за одежду, причиняя боль, напоминая, верша свою сладкую месть. И он вправе мстить, он — главная улика. В тот миг, когда наслаждение было самым острым, я вцепилась простынь, но вышло неловко, и коварная выскользнула, поломав ногтевую пластину. Глубоко, не щадя. Однако боль, которая должна была меня настичь, оказалась сметена волной удовольствия. Хотя она должна была быть. Сейчас ведь есть! Несправедливо полагать, что нам все сойдет с рук.
Что весьма предсказуемо, Кирилл развозит нас по домам и, конечно, начинает с Капранова. Тот сегодня, кстати, необычайно тих. Утром разговаривал только о работе, и то преимущественно не со мной, а в машине и вовсе молчал всю дорогу. Предположений у меня всего два: или он не смирился с выкинутым белым флагом на операции, или догадывается о случившемся. В любом случае лучше быть с ним настороже.
Мрачные, серые тучи, застилавшие солнце еще утром, теперь разверзлись, и, вылезая из машины, Капранов накрывает голову кожаным портфелем. Он бежит к подъезду чуть не по щиколотку в воде, а мы все смотрим ему вслед. Будто когда он достигнет цели, что-то изменится или прояснится… Кажется, такие мысли посещают не только меня, потому что стоит наставнику запрыгнуть на первую ступеньку крыльца, как Харитонов поворачивается.
— Жен… — начинает он.
— Не надо… — обрываю.
— Мне нужен твой адрес. Куда ехать?
Щеки начинают алеть от неловкости. Неужели я жду следующих его действий? Хотя бы разговора? Я с ума сошла? Думаю о том, предложит он продлить момент счастливого безумия или нет. Дать бы себе пощечину, проснуться, и дело с концом. Только все гораздо сложнее. Где в реальности точка невозвращения? Где грань, после которой мощнейший магнит меняет свою полярность? Если бы я увидела ненависть в глазах Веры Рихтер, это бы меня остановило? Тогда бы я перестала любить ее мужа?
— Дальше ехать не надо, — предупреждаю, стоит машине остановиться у ворот жилого комплекса.
— Не глупи. Или у тебя есть невидимый зонт? — спрашивает Кирилл.
У меня есть невидимые чувства и нет сил с ними справиться. А дождик — ерунда. Глядишь, наоборот, остудит взбалмошную голову.
— Я не из сахара, — отвечаю совсем не остроумно.
— Именно, что из сахара, — тихо возражает Кирилл.
Мне тут же вспомнилось, с каким наслаждением он целовал мою кожу, дикое безумие в глазах… Его руки, и редкие, несвязные, ласковые, искренние слова. Они что-то значили? Думаю, да. Не поверила бы я им, начни Кирилл в любви признаваться, но одержимость — это совсем другое. Но тоже знакомое.
В попытке выйти из выстроенной воспоминаниями клетки хватаюсь за ручку машинной двери, дергаю, но центральный замок не открыть без воли водителя.
— Дай мне выйти. — Ударяю ладонями в спинку сиденья Кирилла.
— Я не сдамся.
И все же я не одна думаю о продолжении. Легче ли? Пожалуй, нет.
— Открой чертовы двери! — кричу.
Знаю, что поступаю глупо. Будь мне все равно, я бы не стала переживать, оставшись с Кириллом наедине. Если бы доверяла своему телу, своей выдержке. И Харитонов достаточно умен, чтобы это понимать. Черт, я совершала безумные поступки наперекор себе, родным, болезни, но никогда не утрачивала контроль. Кроме вчерашней ночи. Это внезапно сбивает с толку.
А что будет дальше? Кирилл продолжит работать в центре, встречаться там со мной. Столкновения, намеренные и невзначай, нервы на пределе. Неделя пройдет, потом месяц. Объявится новая Алиса, благотворительный вечер, что-нибудь еще — и мы обязательно столкнемся в выбивающей из колеи обстановке, и, прости Господи, боюсь, что все повторится.
Как вариант остается уволиться, но слова «пап, прости, я прошляпила единственный шанс получить место в испытательной группе, переспав с женатым мужчиной» навряд ли станут для отца достаточно весомым аргументом моих поступков. А затевать войну с близкими по причине собственной безответственности я не готова. Приходится надеяться лишь на себя. Я смогу. Должна!
