Шагнули в бездну,
Так сбросим маски ложного стыда.
Мы уже пришли туда,
Где бесполезно
Играть словами если и когда.
Из мюзикла «Призрак оперы»
Жен
Когда я была интерном, однажды к нам привезли человека, разорванного на части. Случай был такой сложный и жуткий, что пациенту выделили целую бригаду хирургов, но спасти беднягу не удалось. Cлишком поздно. А меня? Меня спасти еще можно? Да существует ли достаточное количество врачевателей, чтобы помочь человеку, которого разрывает на части от противоречий?
Солнца сегодня нет, но свет уже проникает сквозь незанавешенные гостиничные окна, падает на кровать. В своем желании близости мы так спешили, что не подумали о конспирации, и теперь лучи, едва просачивающиеся сквозь тяжелые серые тучи, пытаются нас обличить. Двух коварных и эгоистичных любовников, которые еще вчера являлись не более чем потерянными душами. Казалось, трагедия маленькой девочки пробила черствые оболочки и обнажила суть — одиноких людей, жаждущих друг друга.
Больно знать, что потеря ощущения безмятежности в объятиях любимого мужчины неизбежна, и горло царапают едва сдерживаемые слезы. Но разве может быть иначе, если его место совсем в другой кровати?
Неудобно изгибаюсь, чтобы посмотреть на Кирилла. Он спит так близко, что можно различить шрамы, оставшиеся после пластической операции. Их очень старательно прятали от посторонних глаз, но сегодня я допущена в круг самых близких. И в кои-то веки вижу лицо Кирилла без привычного выражения вежливой учтивости. Эта естественность удивительно красива. Вот бы протянуть руку, убрать со лба отросшие кудряшки, насмотреться вдоволь. Но разбудить страшно, ведь тогда придется заговорить. А мне нужна минутка слабости… после которой наша близость канет в небытие. Близость, которую язык не поворачивается назвать неправильной…
Да чтоб тебя, Елисеева, не зарывайся! Пусть была ночь, пусть сожалеть о ней не получается, но будущего у нас все равно быть не может!
Тяжело вздохнув, заставляю себя отвернуться. Пока не утонула, пока спасение еще возможно.
Должно быть, я все же его разбудила, пока крутилась в кровати. Слышу движение за спиной, легкий шорох. Старательно подыскиваю обидные слова, собираясь пойти на сделку с собственной совестью. Получится ли держать удар? Я вынуждена быть сильной, вынуждена поступить как положено. Да, сделаем друг другу больно, да, навряд ли переживем это утро без потерь, но раз натворили дел — будьте добры расхлебывать.
— Доброе утро, Жен, — слышу.
Это звучит так ласково, что кожа покрывается мурашками. Господи, где взять силы, чтобы повернуться и взглянуть Кириллу в глаза? Заготовленные слова уже разлетелись точно перепуганные фейерверком птицы. Ощущение губ на плече подобно контрольному выстрелу в голову.
Это не попытка склонить к утреннему повторению акробатических этюдов на простынях, а жест небезразличия, утешения. Это «все хорошо, ничего не бойся», а оттого наводит просто дикий ужас.
— Не надо, — дергаюсь, как от удара током. — Кирилл!
Пытаюсь перевернуться и не выпустить из рук одеяло, хотя, учитывая, что оно у нас одно на двоих, это не лучший вариант.
— Тебе стоит уйти сейчас. Сейчас часов шесть — ну или чуть больше, — если поторопишься — никто не увидит, — говорю.
Против воли отмечаю, насколько окрепли его мышцы после интенсивной физиотерапии. Инвалидное кресло, костыли, трость — вся нагрузка пришлась на руки и грудь, сделала их крепкими, будто Кирилл не лежал месяцами в кровати. Зажмуриваюсь.
Оказывается, однако, что Харитонову причины моего смятения непонятны.
— Жен, ты всерьез думаешь, что я вернусь домой, поцелую жену в щеку, сяду за обеденный стол и как ни в чем не бывало стану шутить над подгоревшим омлетом?
На его лице такое искреннее недоумение, будто десятки поколений мужчин, живших ранее, своим женам не врали! А у меня в голове вспыхивает яркая картинка, где они с Верой смеются и с вилки кормят друг друга. От этой мысли становится тошно.
— Случившееся вчера было ошибкой, — начинаю говорить через силу. — Понимаю, я расстроилась, а ты выпил, вломился сюда…
Внезапно Харитонов проворно хватает меня за лодыжку и тянет к себе. Попытки сопротивляться заканчиваются тем, что он просто заводит мне руки за голову и нависает сам сверху.
— Это было бы оправданием, будь мне шестнадцать, Жен. Но я уже лет семнадцать не насилую девиц после пары капель спиртного.
Его глаза горят так ярко и счастливо, что контраргументов у меня не находится.
— Я хочу именно тебя, — добавляет тихо. Его откровенность до печенок пробирает. — Ты нужна мне.
Он целует мою шею. Медленно, с наслаждением. Забыться в объятиях желанного мужчины, еще раз, еще чуть-чуть, всего на несколько минут… Но это уже смертный приговор для самоуспокоительной лжи. Не просто физиология, не просто «я слишком долго была одна» и «он слишком много выпил». Нет. Это «хочу до безумия вопреки всякому здравому смыслу».
— Отпусти меня! Пусти! — выкрикиваю. — Мне не все равно, доволен? Но ты клялся хотеть другую женщину, нуждаться в ней. Объясни, как у тебя теперь язык поворачивается говорить то же самое мне, даже обручального кольца не сняв?
Виноватое выражение мелькает на его лице и мигом исчезает.
— Жен, я обо всем ей расскажу. Полечу в Германию и…
— Расскажешь о том, что стоило жене ступить на борт самолета, ты бросился в объятия своего доктора?
— Черт возьми, ну хоть дослушай меня! — выкрикивает Кирилл почти в отчаянии. — Ты думаешь, я всего этого хотел? Пойти против всех своих родных и близких. Думаешь, это легко? Признать, что столько лет прожил, не чувствуя ничего, когда говорил жене о любви?
Вот она — та самая ошибка, которой можно воспользоваться, окончательно позабыв о жалости.
— Да? А почему тогда сейчас? — спрашиваю жестко. — Чего ты ждал? Решил изменить жизнь, бросить жену? Вперед. Только не рассчитывай, что я приму тебя с распростертыми объятиями. Я ни при чем. Это твой выбор. Должен быть твой. Однако почему-то, пока ты не вошел в этот номер, ты был с Верой счастлив. И вдруг новизна, острота ощущений, гормональный восторг. Ярко. Запретно. Поначалу так и бывает, а потом сходит на нет. Поверь, все притупится, приестся, и я стану такой же пресной, как Вера. Разница будет одна: когда в итоге ты пожалеешь и захочешь вернуться к своей прежней жизни — не сможешь. Отношения с родителями, друзьями, партнерами будут разрушены. Угадай, кого ты возненавидишь в первую очередь? Меня, Кирилл. Я не хочу такого, поэтому делай что хочешь, только не ищи оправданий своим действиям в других людях.
Диалог бессердечной стервы работает как надо: Кирилл встает и уходит, едва штаны натянув. А мне больно. Но как иначе? Я врала. В смысле я говорила правильные вещи, но разве сердце чувствует так? Да никогда. Оно болит. Разрывается на части.
