Да я тут все исходить успею! Приходится снова приложить усилия, чтоб не сглотнуть. То есть Жен проведет на ногах целых семнадцать часов, а утром, ко всему прочему, выпила кофе. Зачем она так рискует?
Хотя знали бы вы, как она смотрела на чашку с этим странным гостиничным пойлом. С той же алчностью иная дама изучает бриллиантовое колье на аукционе. Хочется страстно, но цена слишком высока. А ведь это была всего лишь чашка дешевого растворимого порошка. Ее может себе позволить практически каждый…
Я не должен думать о Жен, не должен переживать. Забыть к черту. Зря ей пришлось волноваться об Алисе — не хотел, чтобы она познакомилась с такой тяжело больной девочкой. Но так сложилось — не поправить, а, значит, и забота не моя. Не моя!
— Давайте молиться, чтобы Андрей Капранов был именно так хорош, как вы говорите, иначе все наши усилия псу под хвост.
— Уверяю вас, он хорош, — киваю.
— А то я ведь намекнул газетчикам на своего рода сенсацию, — подмигивает Анатолий Игнатьевич.
В такие моменты я чувствую себя ублюдком с раздвоением личности, но разве правильно будет наорать на мужчину за то, что он просто делает свою работу по укреплению положения больницы? Хоть его поведение и является вопиюще неэтичным, глобально это способствует развитию медицины,
— Думаю, на примере Алисы можно будет организовать отличную благотворительную акцию в помощь детям, больным раком мозга. А это тянет на полноценную пресс-конференцию, — заставляю себя произнести.
Слова зажигают в глазах мужчины азарт. Еще бы, его статус может повыситься во много раз. А, значит, и финансирование. Новое оборудование, новые кадры, новые интересные проекты.
Еще примерно час мы обсуждаем перспективы и планы, а затем я решаю поддержать родителей Алисы. Но, к моему удивлению, в уголке ожидания их нет. И в буфете тоже. Весь этаж обхожу, прежде чем прибегнуть к помощи медперсонала.
— Они с доктором Капрановым, — с ходу отвечает санитарка.
— Капрановым? — переспрашиваю. — Разве он не на операции? Почему? — Мозг начинает выдавать варианты разной степени паршивости, но я цепляюсь за самый безобидный. — Потребовалось еще одно согласие?
А умом понимаю, что если бы так, за бумажками послали бы Жен, а не оперирующего хирурга.
— Операция уже закончилась, — услужливо сообщает санитарка. На ее лице ни мускул не дрогнет — понять настроение совершенно невозможно. — Они в отделении интенсивной терапии.
Боже мой, неужели Капранов не смог удалить опухоль, не повредив мозг малышки? Я почти бегу по коридорам, спеша узнать правду. Но картина, которая предстает перед глазами, совсем не утешительная.
Мать Алисы рыдает на плече мужа, который пытается ее успокоить. Капранов же просто стоит в стороне и молча смотрит на них. Так, не делаем выводы раньше времени.
— Андрей Николаевич, вас можно? — спрашиваю, с трудом сдерживая дрожь в голосе. Отвожу подальше от убитых горем родителей, чтобы выяснить все подробности.
В тусклом сероватом свете коридорных ламп Капранов выглядит на десять лет старше, чем утром, но щадить его я не собираюсь. Что они сделали? Почему радость сменилась надрывными рыданиями?
— Что произошло? — спрашиваю. — Что с Алисой?
— Ничего, — пожимает он плечами. — Мы ее зашили.
Что? Зашили? Что это значит? Я настолько обескуражен, что не в состоянии переварить новость.
— Я не понимаю…
— Ей нельзя помочь, Кирилл Валерьевич. Слишком поздно. Ее опухоль неоперабельна, мы даже не приступили. Через несколько дней пациентка отправится домой.
— Умирать?! — спрашиваю намного громче, чем стоило бы.
Проходящая мимо медсестра качает головой, ведь я определенно нарушаю этику этого треклятого места, но осуждение не помогает мне успокоиться, скорее наоборот.
— Да, — говорит он просто.
— Это негуманно! Просто взять и зашить человека… ребенка! Ничего не сделать! Почему вы даже не попытались?! Она же…
В следующий момент он хватает меня за грудки и притягивает к себе, точно в попытке отрезвить.
— Вы — не врач и не вам решать, что гуманно! Сегодня утром я был уверен, что вырежу что угодно, но это вранье. Не вырежу. У врача не может быть спонсоров и давления масс — не вздумайте отрабатывать на мне свои трюки! Мы не бойцы на ринге. Пациент — вот кто имеет значение. Можете рассказать мне, какое бессердечное я чудовище, но я хирург, а не мясник, и оскорбления богатенького наследника, который понятия не имеет, что такое врачебный долг, как-нибудь переживу. Идите и суньте голову под холодный душ — остыньте.
Но в фокусе моего внимания уже оказывается совсем другое. Где Жен? Я увидел всех, кроме нее.
— Где она? — спрашиваю, будто Капранов может догадаться, о ком я спрашиваю.
И он догадывается.
— Ради Бога, Харитонов, оставьте ее в покое. Не пудрите ей мозги. Она хорошая девчонка, до абсурда правильная и честная. Вы так хорошо начали эту поездку, вот и продолжайте в том же духе.
Эти слова точно пощечина. Будто весь мир уже в курсе происходящего, и в отстающих только я.
— Я спрашиваю: где она? Вы оставили ее с Алисой! День за днем все больше привязываться к девочке, которая в конечном счете умрет!
— За такими вещами я слежу, — сухо отвечает Капранов. — Елисеева достаточно квалифицированный сотрудник, чтобы не рыдать в ванной из-за каждого умирающего ребенка. У нее были десятки пациентов, которых не спасти. Она привыкла действовать как надо и говорить, что надо. И не только пациентам. Это она отговорила меня оперировать Алису.
Его изворотливые ответы ужасно раздражают. Куда делась его обычная прямолинейность? Или, как дошло до неприятной темы, на поверхности оказались совсем иные качества?! Пусть кормит своей долбаной философией кого-нибудь другого. Кто оценит. Должно быть, Жен сейчас с ума сходит из-за случившегося, ведь история Ириски — ее собственное зеркало.
— Где. Она, — требую.
Капранов цокает языком, а затем быстро-быстро говорит:
— Я отправил ее в отель отдыхать. Ответственность за решение в операционной не на ней, и я взял неприятную часть на себя. Харитонов, только не делайте глупостей!
Но у меня их целый комплект. Через три квартала я вспоминаю о том, что сто грамм коньяка — не та доза, после которой стоит садиться за руль, и бросаю педаль газа. Не хватало еще заголовков по типу «меценат был пойман на превышении скорости в состоянии алкогольного опьянения». А минуты текут бесконечно долго. Пытают. Мне снова и снова вспоминаются полуприкрытые от наслаждения глаза Жен, когда она делает первый глоток кофе. Восхитительное зрелище, не знаю, как удержался от того, чтобы выбить из ее рук чашку и заменить напиток своими губами. Это здоровее. Все, что бы я сделал с ней, невыносимо здоровее чертова кофеина, который разрешен не больше бессонных ночей. А вдруг из-за него ей сейчас уже стало плохо и ничего не поделать?
