* * *
Неделя. Семь дней. Семь ночей. В простом быту ж небольшой срок. В мирочке, где все страшатся понедельников и юморят про бесполезные выходные. В славной же игровой вселенной за это время легко может случиться пара апокалипсисов. Я смотрел в окно из своей комнаты, на огни внизу. В ночном небе то и дело пролетали Охотники с факелами в руках. Яркие точки, теряющиеся среди звёзд. Нафига им свет–то верхом?
Я вновь открыл панель «Социальное». Убедился, что там тишина, а не то что я протуканил ответ. Сучность молчала. Ублюдок наверняка придумывал какую–нибудь особенную гадость. Которую, по–хорошему, придётся выполнить. Потому что вопрос серьёзный. Очень серьёзный.
Даже слишком.
Голова шла кругом и совершенно точно — информация в неё укладывалась в неправильном порядке. Я тщательно пытался хоть как–то разгрестись в ворохе происходящих событий. Потому что мозг откровенно буксовал. Заставляя его работать, я шумно вздыхал, скрипел зубами, щурился в ночь. Очень даже пафосно выходило, жаль, что никто не видел.
Пойдём от простого. Выход из игры. Разбросаем вокруг Бастиона влажные мечты, что даже разбив Роттенштайн мы сможем добиться тех же успехов, что и поднаторевшие в Твердыне ребята. Ну вот просто предположим, что без знания тактик и без хорошего снаряжения — лихо пролетим боссов, «на скиле». Затем допустим, что всё будет совсем честно и гонка пойдёт по–спортивному, без подлянок со стороны других фракций. Пофантазируем, что Ловелас обретёт личность и будет сражаться вместе с нами, благородно и праведно, а Выводок останется на острове, покорно выращивать сам себя. Отбросим высадившуюся на земли Четлена Унию. Забудем про странный крестовый поход, организованный системой, которую вроде бы убил Серый Человек. Упростим максимально. Войти, победить, выйти.
Стас и Света останутся в игре? Или их сотрут?
Я вновь глянул на чат с сучностью.
А затем вышел из комнаты. Захотелось повидать правильных, коренных бергхеймцев, и, может быть, напиться с ними. Просто чтобы не думать. Да и какой смысл, когда информации не хватает. Мне и дохтур так говорил, что все переживания из–за её недостатка. Закручиваешь себе голову, зацикливаешься и в пике уходишь.
Лучше уж с норманами надраться.
Глава двадцать пятая «Слакер»
Викинги пили с удовольствием. С самоотдачей. Не знаю, как не надоели ещё друг другу за это время, но… Я сидел на лавке, с краю, и смотрел как пьяный Олаф отплясывает на столе. Доски трещали, гнулись, с каждым ударом сапога из щелей поднималась пыль. Остальные лихо хлопали в такт. В глубине дома мучал скандинавскую тальхарпу невидимый музыкант. Почти In Extremo у него выходил. Откуда–то из глубины хижины то и дело объявлялась баварского вида женщина с очередным кувшином. Северяне встречали её восторженным рёвом, но лапать не пытались.
Раскрасневшийся лицом Харальд вскарабкался на бедный стол и припустил в пляс рядом с побратимом. Свободные люди, правда. Я глотнул из глиняной кружки медовухи. В голове приятно шумело, и мне было совсем не интересно, каким образом достигается эффект опьянения. Главное, чтобы похмелья не давало.
Несмотря на веселье норманнов, встретивших меня тепло (видимо, потому как Оскал остался в сумке), я расслабиться никак не мог. Усмехался, иногда, глядя на забавы Своры. Отмахивался от едкого Олафа, призывающего выйти с ним на кулаках. Хохот, панибратство. Грубый троллинг друг друга. Прелести боевой компании. А я соображаю, как мне, не привлекая внимания сучности, сообщить товарищам, что некоторым из нас выходить из игры уже не придётся.
— Слушай! — наклонился я к скалящемуся Ньялу. Тот дубасил кружкой по столу, и среагировал не сразу. Повернулся. С трудом сфокусировался на мне, пару раз промахнувшись взглядом.
— Как у вас с письменностью? — перекрикивая хохот и грохот спросил я.
Понимания на физиономии скандинава больше не стало.
— Мне бумага нужна. И ручка… — обречённо уточнил я. Взор викинга пустел всё больше. — Грифель?! Береста? Долото для грёбанных рун. Сука, почтовый сервер с выходом в интернет! Нотепад плюс плюс!
— Скол! — взревел в ответ Ньял. Поднял кружку.
— СКОЛ! — громыхнули остальные. Тальхарпа перешла на чудовищный ритм, вырезая барабанные перепонки. Пляшущие Харальд и Олаф запрокинули головы, вливая в себя медовуху.
— Чго тбе ндо, Лолшк? — повернулся обратно уродливоротый. Пьяная программа. Ему гласные фильтром режут, интересно?
— Творить хочу! Сочинить чудесную историю! Чтобы от души! Нечем и не на чем.
В осоловевших глазах появилась тень понимания. Ньял всем телом подался назад, сунул руку за пазуху и протянул мне несколько свитков. Оскалился, хлопнул по спине и вновь повернулся к товарищам. Нормальный подгон.
Я взял скручивающиеся листки желтоватой бумаги, плотной, грубой, с отпечатками волокон. Похожие мне попадались уже, я ими реаниматологам работал в Бергхейме. На одном из свитков нашлись кривые буквы, выведенные чёрным цветом, с каплями клякс. Мама учила меня, что читать чужие письма нехорошо.
Я не был плохим сыном. Но просто по инерции скользнул взглядом по бумаге:
«Я кивнул своей головой верным друзьям. Я был храбрый. У меня был самый большой топор и я взял его своими руками и без страха атаковал йетуна. Я бил его топором как могучий Тор. Йетун кричал. Фернир выл. Повсюду был Рагнарёк. Но я не собирался сдаватся».
— Ться… — под нос сказал себе я. Изумлённо воззрился на Ньяла. Что это такое? Уродливоротый резко вскочил, плеснул в пляшущих товарищей медовухой, увернулся от пущенной в голову кружки и заржал. Плюхнулся назад, на лавку, повернулся ко мне.
Веселье слетело с викинга.
— Дай! — он вырвал у меня листок, торопливо свернул его и сунул за пазуху.
— Это… Ты написал?
Ньял насупился, воровато глянул на товарищей и едва заметно кивнул. Не знаю, что было большим шоком — понимание, что скандинав уютными вечерами сочиняет боевую фантастику, или же что он вообще знает, что такое буквы. Из всей Своры он меньше всего походил на человека с творческой жилкой.
— Мощно! — проглотил едкие комментарии я. — Очень… свежо.
Уродливоротый прищурился, повернулся ко мне.
— Пвда?
— Такого тут точно никто не писал, — выкрутился я. — Есть огрехи по стилю, но картинка как настоящая.
— Хчшь… ещё? — склонился ко мне Ньял. Ох ты ж ёжик. Надо осторожнее, а то он мне сейчас подписку на себя оформит.
— Обязательно. Но потом. А чем писать–то можно? Мне бы гелиевую ручку, люблю их.
Ньял пьяно кивнул. Вновь выпрямился, полез в сумку.
В инвентарь добавлен:
Чернильница
Перо 10 штука
Я развернул свиток. Вытащил на стол чернильницу. Та подпрыгивала в такт прыжкам норманнов. Нет, так не выйдет. Настоящему писателю нужен покой. Немедленно в деревню, в глушь.
