Черновик. Просто черновик. По-хорошему, его требовалось бы выверить. Утрясти. Всё проговорить и взвесить, дабы добиться понимания у всех подписывающих сторон. И если интересами проигравшей стороны можно было пренебречь, то победители должны, безусловно, всё взвесить и поделить.
Но вот беда – Максим не хотел ничего взвешивать и делить.
Он знал: если переберётся на поле англичан – они его там сожрут, задавив вековым опытом. Поэтому он действовал дерзко, нахрапом, от бедра. В стиле: или вы подписываете то, что я предложил, или я оставляю вас с Германией и Австро-Венгрией один на один. Или так – или никак.
Для новейшей истории Европы и мира – совершенно кошмарный и непривычный подход. Но от того не менее реальный, чем любой другой. Да и чего делить? Он работал крупными мазками, действуя с позиции абсолютного победителя. Поэтому, скрепя сердце, эту бумагу подписали все.
Сначала подписал Вильгельм II потому, что до ужаса боялся Максима. Потом, после непродолжительных колебаний, свою подпись поставил представитель Франции. Оставаться один на один с Германией ему не хотелось, а плюшки, которые получала его страна, в любом случае превосходили все ожидания. Особенно те, которые имелись под конец войны. После чего адмирал Битти с крайне недовольной «мордой лица» последовал примеру своих коллег и также подписал «черновик Максима».
Даже Франц-Иосиф на удивление не ёрничал и не противился. Он ожидал куда худшего исхода для своего дома. Да, Австро-Венгрия распускалась. Но дом Габсбургов не вырезался под корень, чего бывший Император очень боялся. Более того – его внучка оказалась беременна от этого чудовища. Конечно, они оба всё отрицали, но… ему не требовались доказательства. Главное было в другом: Франц-Иосиф теперь был спокоен. Он был убеждён: «это чудовище» позаботится о его внуках. Во всяком случае, об одном. Да и с Элизабет они на удивление оказались дружны… Поэтому он, словно бессловесный телок, покорно сделал то, что от него требовалось.
Но цирк на этом не закончился. Утром 22 числа Максим провёл свой небольшой импровизированный «Нюрнберг», на котором судил бывшего Императора и бывшего султана за преступления против человечества. А заодно и их ближайших сподвижников. Францу-Иосифу был вменён в вину геноцид славян, а Мехмеду V – армян.
Это очень необычное для эпохи обвинение немало удивило всех. Ведь эти люди были подданными указанных монархов. И это личное дело суверенов: карать их или миловать.
Максим же считал иначе.
Отказать себе в том, чтобы одним махом заработать ещё пригоршню очков уважения в таких сложных регионах, как Закарпатье и Закавказье, он не мог. Да и чисто по-человечески относился к любым актам геноцида очень плохо. Если говорить по существу, то ничего дурного в смертной казни – в том числе массовой – Максим не видел. За дело. Это был важный инструмент социального контроля. Но убивать людей просто потому, что они родились не в той семье, считал бредом. Он считал, что наказывать нужно за дело и только за дело. Поэтому охотно воспользовался поводом и создал прецедент… Конечно, суд над монархами уже бывал в истории. Но вот за геноцид собственного народа их судили в первый раз.
Всё прошло быстро, лихо и сурово. В духе советских троек. Максим старался максимально всё не затягивать, так как мог нарваться на долгие, многолетние разбирательства. Поэтому, как и в ситуации с мирным договором, продавил всё на своём авторитете. И уже утром 23 октября всех приговорённых казнили на площади перед Святой Софией при большом скоплении народа.
Изначально Максим желал всех осуждённых раздеть донага, а потом повесить на общей виселице. Чтобы они задорно раскачивались и болтались там. А дальше, через денек-другой, отрубленные головы осуждённых выставить на пиках у храма, а тела выбросить в сточные рвы. Но потом сжалился. Элизабет уговорила так не поступать. И турчанка…
Турчанка… да… странная девица. Поначалу он её просто хотел обычной животной страстью. Но не насиловать, а по взаимной симпатии. Не успел. Только слегка обработал, расположив к себе. А потом приехала жена… и всё как-то завертелось. Пришлось продолжать держать марку и строить из себя правильного супруга.
И это оказалось очень разумно, так как «дикая кошка» прекрасно владела немецким и охотно стала на нём общаться с Татьяной Николаевной. Ту-то, конечно, «благими намерениями» было не провести. Она сразу раскусила планы супруга. Поэтому решила вернуть шпильку и пришла с Элизабет и этой особой уговаривать его смягчить приговор. Дескать, не стоит так бестактно обращаться с августейшими особами.
Бабьи слёзы, перемешанные с сексуальным желанием, сделали своё дело. И если Элизабет была беременна, отчего особой сексуальностью похвастаться не могла, то турчанка явилась полуголая в удивительно вызывающем наряде. А Татьяна Николаевна стояла рядом, под ручку, и улыбалась так, с ехидцей.
Так или иначе, но и бывшего Императора, и бывшего султана, и всех, кого осудили с ними скопом, просто расстреляли. Со всем почётом и уважением. То есть выводили в достойной одежде. Ставили возле стенки. Давали залп комендантским взводом. Грузили тела в гробы и увозили для погребения. Чин чином. Смерть – она всяко нехороша. Но смерть позорная нехороша вдвойне. Не столько тем, кого убивают, сколько тем, кто остаётся жить… с этим позором.
– И какая будет моя награда? – спросил Максим супругу после того, как комендантский взвод всадил пригоршню пуль в последнего осуждённого.
– Награда?
– Ты хотела этого – не я. Я планировал их казнить с максимальным позором и мучениями. Даже отдал приказ искать мягкие веревки, которыми можно было бы приспускать тела и давать им отдышаться, а потом снова подтягивать. И тянуть такие пытки, пока осуждённый не выбивался из сил. Поверь – толпе бы это кровавое зрелище понравилось. А ты всё испортила. Зачем ты притащила этих женщин? И ладно ещё Элизабет, а эту юную особу ты для чего ко мне полуголой приводила? Что за цирк?
– Ты ведь хотел её? Я отвернусь.
– Танюш, что ты несёшь?
– Я? – ехидно переспросила Татьяна Николаевна. – Ничего такого. Ты хочешь эту женщину. И, если бы я не приехала, взял бы. Возможно, зачал ей ребёнка. А то и не одного. Вперёд. Она не против. Мы уже всё выяснили. Её вполне устраивает положение наложницы такого грозного воителя.
– Позволь мне самому решать, когда и с кем спать, – холодно процедил Максим.
– Не позволю. Не забывай – ты мой муж.
– Вот именно. Муж. Что ты тут устраиваешь?
– Давай не будем обманывать друг друга, – чуть задрожавшим голосом произнесла Татьяна. – Эржи ведь твоего ребёнка носит. Так ведь? Можешь не отвечать. Она призналась. Что? Ничего не хочешь сказать?
– А что я должен сказать?
– Ты не умеешь врать. Понимаешь? Не умеешь. Ты никогда не позаботился бы о ком-то чужом и пустом для тебя. Твое благородство обращено только к своим. Элизабет никогда бы не была тобой облагодетельствована столь многим просто так, даже в пику мне.
