– Хорошо, допустим, – произнёс Гучков, прожевав очередной кусочек мяса. – Но на кого тогда ставить?
Максим глянул Александру Ивановичу в глаза, мягко улыбнулся и перевёл взгляд на сцену, где Натали продолжала петь, радуя публику песнями из будущего. Очередная композиция закончилась. Зрители захлопали. Натали стала кланяться, благосклонно принимая эти овации. Потом сошла со сцены и отправилась подкрепиться, приняв приглашение одного из столиков. Оркестр же продолжал играть что-то совершенно незнакомое Гучкову. Меншиков продолжал задумчиво смотреть на пустую сцену. В этом был какой-то особый символизм.
– Максим Иванович, – не выдержал этой затянувшейся паузы Гучков. – Так на кого, по-Вашему, ставить?
– Певица ушла, и сцена опустела. Да. Полагаете, что гардеробщик сможет её заменить?
– Это слишком общие слова. Вы предлагаете ждать?
– Мда… – покачал головой Максим. – Вы знаете, Александр Иванович, иногда я завидую рабам. Они всё знают заранее. У них твёрдые убеждения. Когда вставать. Куда идти. На кого ставить. В жизни нет ничего предопределённого. Разве что глупость, страх, низость, слабость. Этого добра так много, что можно определённо быть уверенным в том, что оно тебя окружает.
– Я Вас не понимаю, – хмуро произнёс Гучков.
– Как ясно солнце всходит снова, – нараспев начал проговаривать Меншиков фрагмент из песни «Князь» Пламенева, – так же извечна наша Русь. Князь, умирая, молвил слово: «Вернусь. Я вернусь…» И много лет с тех пор минуло. Кровь на Руси мешает грязь. Ждут воплощения Святого Духа. Кто ж князь? Кто же князь? Падали замертво их тела! Есть слово «Родина»! И честь одна! «Я умер, но я вернусь!»… – Меншиков выдержал большую паузу, а потом с вызовом спросил: – Антропология с тех пор одна: «Осталась и правит мразь! Ну где ты, Великий князь?!»
– Что это? Снова стихи… – покачал Александр Иванович головой. – Вы иногда просто невыносимы. – Николай II мёртв. Вы служите призракам.
– Ошибаетесь, Александр Иванович. Ошибаетесь, дружище. Я служу только себе.
– Себе? – неподдельно удивился Гучков. – Но это – безумие!
– «Самоубийца!» – слышу за спиной. Но знаете, на том, на этом свете ли, я не вступаю в безнадёжный бой. Там выход был, вы просто не заметили, – продекламировал Максим четверостишье песни Альвара «Безнадёжный бой». – Стратег? Ну да, возможно, я такой. Один клинок на сотню небожителей. Я не вступаю в безнадёжный бой. Я собираюсь выйти победителем.
– И как понимать? – напрягся Гучков, в чьей голове этот разговор стал складываться в очень неожиданную для него мозаику. А на лице его выступила лёгкая испарина, собравшаяся в капельки пота.
– Понимайте, как знаете, – улыбнулся Максим как можно более беззаботным образом. – Главное, не болтайте попусту и будьте осторожны. Керенский – политический труп. Петроград его усилиями довольно скоро окунётся в кровавую трясину. Прольётся кровь. Вероятно, много крови. И армия не придёт ему на помощь. Он сам её испугается. Будьте осторожны и помните: Империя жива до тех пор, пока жив хотя бы один её солдат.
– Это всё иллюзии… – покачал головой Гучков… – просто иллюзии… Ваше положение ещё призрачнее, чем позиции Керенского.
– Александр Иванович, Вы бы знали, сколько людей сами себе выдумывают иллюзий и живут, почитая их за реальность, – усмехнулся Меншиков. Встал. Кивнул на прощание и, пожелав приятного вечера, удалился через дверь за занавеской. Предавать огласке ужин с Гучковым было лишним. А тот ещё долго сидел в этом ресторане и думал над словами нашего героя, пытаясь понять, что ему самому делать. От осознания того, что он сейчас услышал и понял, его бросало то в жар, то в холод. Максим ведь ничего не сказал прямо. Но намёки… они были горячи и остры… ох как остры…
Глава 4
1916 год, 5 июля, Петроград
Практически параллельно с событиями в Штормграде в Петрограде руководство Временного правительства встречалось с министром иностранных дел Германии. Тот прибыл в Россию на шведском корабле по приглашению Керенского и был до крайности заинтригован. Официальная цель переговоров – перемирие. Но как-то так получилось, что представителей Австро-Венгрии и Османской Империи туда не пригласили. Как и французов с англичанами.
– Война до победного конца! – скандировал Керенский с трибуны. Но на деле не видел в продолжении этой войны смысла. Во всяком случае, в такой конфигурации.
Так уж получилось, что в этом варианте истории Северный фронт под руководством Ренненкампфа овеял себя неувядаемой славой. Именно здесь прошли самые успешные военные кампании и операции. Именно он смог занять обширные германские территории и захватить несколько крупных и хорошо укреплённых крепостей. В то время как Юго-Западный фронт, на чьё руководство опирался Керенский, выступил неудачно. Одна с трудом взятая крепость и очень скромные захваты территорий у австро-венгров, полученные очень дорогой ценой. Слишком дорогой ценой. Юго-Западный фронт обладал куда большей численностью и ресурсами, чем Северный, однако он умылся кровью совершенно кошмарно. Тупые лобовые атаки в начале войны дали о себе знать…
Конечно, кто-то начал говорить, что австрийцы – сильные солдаты. Но столкновение бойцов Северного фронта с этими самыми молодцами в районе Чехии и Словакии показали: ничего подобного. Заметно хуже немцев. Да и у французов было аналогичное мнение.
Поэтому Керенский был вынужден искать варианты удовлетворения своих союзников с одной стороны и ослабления практически неподконтрольного Северного фронта – с другой. В оригинальной истории такой необходимости не было из-за того, что оба фронта находились на стороне заговорщиков, да и какой-то особой славы они не стяжали. Им не в чем было конкурировать. А в этом варианте реальности условия изменились. Поэтому Керенский стремился заключить с Германией перемирие под каким-нибудь благовидным предлогом. Но только с Германией…
Берлин в таком развитии ситуации был заинтересован чрезвычайно и намного больше, чем глава Временного правительства. Ведь перемирие позволяло снять с восточной границы войска и бросить их против французов. То есть не только остановить их наступление, но и, возможно, даже отбросить назад. Все прекрасно понимали: «лягушатники» рвутся из последних сил. Обломи их – и всё, поплывут окончательно… Оставалось только обговорить цену, которую Берлин заплатит за возможность заключения Белого мира.
– Вы уверены, что Максим Иванович всё не испортит? – осторожно спросил посол, внимательно, может быть, даже слишком внимательно наблюдая за мимикой и жестикуляцией собеседника.
– Максим Иванович? – переспросил Керенский, старательно делая вид, что не понял, о ком речь.
– Меншиков, Максим Иванович Меншиков, – едва заметно улыбнувшись, уточнил посол. Игра в небрежение была слишком груба и топорна. Он отлично заметил, как Керенский едва заметно вздрогнул, как от оплеухи, услышав имя и отчество этого человека.
– Ах… этот полковник… – продолжая топорно играть в небрежение, протянул Керенский. – Как же он может нам навредить? Без приказа он никогда не атакует. Да и сил у него явно недостаточно.
