Дуглас обвинял республиканцев, что они хотят свободы неграм, чтобы «с ними есть, пить, спать, вместе ходить на выборы, чтобы жениться на негритянках!». Последнее утверждение было особенно шокирующим: смешение рас (амальгамацию) Дуглас считал тяжёлым грехом, и большинство белого населения Иллинойса было с ним согласно. Но на руках у подготовившегося Линкольна была статистика, указывающая, что такое смешение давно имеет место — в рабовладельческих штатах, причём по «инициативе» (точнее, вине) рабовладельцев. Там, на Юге, живут 350 тысяч мулатов, в то время как на Севере почти в семь раз меньше, да и то многие приехали из южных штатов. Боитесь амальгамации, мистер Дуглас? Тогда все ваши страхи и упреки — к Югу и к рабовладельцам, ибо подавляющая часть мулатов рождена от белых хозяев и чёрных рабынь
.
Кроме того, Линкольн решительно обвинил Дугласа в хитроумной софистике: «По какой странной логике из-за того, что я не хочу видеть чернокожую женщину рабыней, я должен непременно хотеть взять её в жёны?.. Да, во многих отношениях она мне не ровня, но в своём естественном праве есть хлеб, заработанный в поте лица своего, и не быть принуждённой с кем-либо им делиться она равна со мной и со всеми другими».
Полемика по поводу дела Дреда Скотта стала прологом решительной политической схватки республиканцев и демократов в 1858 году. В борьбе за место в сенате США Авраам Линкольн стал соперником «самого» Стивена Дугласа, и это придавало схватке особую весомость. Задолго до официального начала предвыборной кампании, как минимум с августа 1857 года, Линкольн начал незаметно готовить почву для будущего успеха. Именно тогда он уговорил коллег-республиканцев начать действовать немедленно и непременно «так тихо, чтобы наши соперники ничего не заметили». Он начал собирать команду доверенных и умеющих работать советников. Ближайшими из них были коллеги: Херндон, чьи контакты с аболиционистами позволяли координировать действия с антирабовладельческими союзниками «слева», и всеми уважаемый судья Дэвид Дэвис. В Спрингфилде, в набирающем вес Чикаго, в городках и графствах Иллинойса начали действовать друзья и союзники Авраама, от местных политических знаменитостей до таких фигур, как сенатор штата Норман Джудд, блестящий организатор, видный юрист из Чикаго, председатель иллинойсского комитета партии республиканцев и член её национального комитета. Мощным козырем стал сенатор Трамбл: следуя принципам «честной игры», он хотел отблагодарить Линкольна за своё избрание в 1856 году. Такая сильная и деятельная команда сумела созвать представительную (578 делегатов) партийную конференцию по выдвижению кандидата в сенаторы от штата Иллинойс. Это была страховка от разногласий, подобных тем, из-за которых на предыдущих выборах лидер Линкольн уступил аутсайдеру Трамблу.
Шестнадцатого июня 1858 года в большом зале спрингфилдского Капитолия собрался съезд республиканцев Иллинойса. Он начался с выражения участниками симпатий своему лидеру: когда Норман Джудд и чикагская делегация вывесили большой белый транспарант «Графство Кук за Авраама Линкольна», зал взорвался криками «ура!» и возгласами одобрения. А в самый канун голосования какой-то исполненный энтузиазма делегат приколол поверх надписи «Графство Кук» большую заплатку с печатными буквами «Иллинойс», и вышло: «Иллинойс за Авраама Линкольна»
. Без всяких разногласий Линкольн был избран «первым и единственным представителем республиканцев Иллинойса, претендующим сменить Стивена А. Дугласа в сенате США». На завершающем вечернем заседании избранник решил не ограничиваться формальным благодарственным выступлением. Линкольн произнёс одну из своих самых знаменитых речей, программную, пророческую, полемическую, получившую название «Дом разделённый» по приведённой в ней библейской цитате.
Авраам обдумывал речь несколько недель, его цилиндр был забит черновыми записями на обрывках бумаги и конвертах. В узком кругу друзей он прочитал «Дом разделённый» по написанному, но выступал без бумажки. Опираясь на знакомую всем евангельскую цитату «Если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот» (Мф. 12:25), Линкольн говорил о неизбежности решения главного вопроса, разделяющего страну на Север и Юг: «Я уверен, что это правительство не может постоянно быть наполовину рабовладельческим, наполовину свободным. Я не думаю, что Союз распадётся, — не жду, что дом рухнет; я лишь уверен, что он перестанет быть разделён. Он станет целиком либо одним, либо другим. Либо противники рабства вернут его на тот путь, где общественное мнение не сомневается в его неизбежном исчезновении; либо защитники рабства добьются того, что оно станет законным во всех штатах, и в старых, и в новых, и на Севере, и на Юге». Кризис должен наступить — но, самое главное, миновать.
Когда Дуглас, сравнительно легко избиравшийся в сенат на протяжении последних пятнадцати лет, узнал, кто будет его соперником в предстоящей предвыборной гонке, он встревожился: «Мне надо быть во всеоружии. Это сильный республиканец, лучший митинговый оратор Запада, полный фактов и цитат, дат и изречений, набитый анекдотами и забавными историями. Он честен; он быстро соображает. Если я и побью его, победа достанется нелегко»
.
Трудность была ещё и в том, что в стане демократов не стихали разногласия. Яблоком раздора стала судьба всё ещё кровоточащего Канзаса. Там наконец-то состоялись выборы депутатов на съезд по выработке конституции будущего штата, но происходили они в его «проюжной» столице Лекомптоне. Фрисойлеры сочли это мероприятие фарсом и полностью бойкотировали его. Голосовать пришло меньше четверти правоспособных жителей, тем не менее делегаты были избраны. Собравшись, они сотворили «лекомптонскую конституцию», допускающую рабовладение на территории будущего штата, и отправили текст в Вашингтон. Президент Бьюкенен немедленно поддержал их инициативу. Оставалось только провести «лекомптонскую конституцию» через Конгресс США, и рабовладение получило бы «прописку» в Канзасе. Дуглас оказался в непростой ситуации, ведь он так долго убеждал избирателей, что его идея народного самоуправления, лежавшая в основе «Акта Канзас — Небраска», не имеет ничего общего с открытием дороги рабовладению, что всё решит народ штата… А теперь сам ход событий доказывал, что правы были его противники. Бойкот выборов большинством населения Канзаса обрушивал идею самоуправления, всё решалось «наверху», и рабовладение ползло на свободные земли, которые, божился Дуглас, «не благоприятствуют рабовладельческим способам ведения хозяйства». Сенатору пришлось критиковать президента, и отношения между ними заметно охладились. Правда, ловкий Дуглас и на этом начал сколачивать политический капитал. Выставляя себя страдальцем, он надеялся заручиться поддержкой оппозиции, то есть республиканцев.
Линкольну противоречия между Дугласом и Бьюкененом «напоминали одну историю» о жене фермера из Кентукки, настолько настрадавшейся от мужа, что, когда на того напал медведь, она не знала, кому в завязавшейся схватке желать победы. Растерявшаяся женщина стояла в стороне, подбадривая обоих: «Давай, давай, муж! Давай, давай, медведь!» Когда же подоспевшие соседи хотели вмешаться, она их остановила: «Нет уж, пусть дерутся!»
Вот так же и противостояние Дугласа с президентской администрацией, добавлял Линкольн; могу только порекомендовать: пусть дерутся, и пояростнее!
Для успешного соперничества с Дугласом нужна была продуманная стратегия. Она родилась почти спонтанно, после того как сенатор-демократ вышел на балкон чикагского отеля «Тремон» и произнёс первую предвыборную речь, раскритиковав Линкольна за его видение страны в образе «дома разделённого». На этом шоу Дугласа Линкольн сидел рядом с выступающим в качестве почётного гостя и даже был представлен сенатором как «дружелюбный, обходительный и интеллигентный джентльмен, порядочный гражданин и достойный оппонент». Впрочем, такая любезность не снимала полемической остроты речи. Суть выступления была в том, что «достойный оппонент» совершенно неправильно представляет основополагающие принципы американской демократии и его политика ведёт к расколу и войне Севера и Юга.
