– Но кто напишет книгу о моих делах? Ты напишешь?
– Да, напишу, если хочешь. Писатель из меня никудышный, но я очень постараюсь.
– Тогда дай мне слово не понимать меня. Когда ты пытаешься меня понять, все портится. Даешь слово?
– Ладно, даю слово. Я просто расскажу твою историю, как сам ее знаю, не пытаясь понять ее, с того самого дня, как мы познакомились. Я расскажу о корабле, привезшем нас сюда, и о том, как мы с тобой отправились на поиски Инес и нашли ее. Расскажу, как ты пошел в школу в Новилле, и как тебя перевели в школу для трудновоспитуемых детей, и как ты сбежал, и как мы все приехали в Эстреллу. Я расскажу, как ты поступил в Академию к сеньору Арройо и стал лучшим из всех танцоров. Вряд ли стану писать что бы то ни было о докторе Фабриканте и его приюте. Пусть остается вне этой истории. А затем, конечно же, я расскажу обо всех делах, которые ты понаделал после выписки из больницы, после того как тебя вылечили. Наверняка их будет много.
– А какие будут мои лучшие дела? Когда я танцевал – это хорошее дело?
– Да, когда ты танцевал, у людей открывались глаза на то, чего они раньше не видели. Поэтому твои танцы можно считать хорошим делом.
– Но я не очень много хороших дел наделал в жизни, да? Не очень много хороших дел, чтоб считаться настоящим героем.
– Еще как наделал! Ты спасал людей, много людей. Ты спас Инес. Ты спас меня. Где бы мы были без тебя? Некоторые твои хорошие дела ты сделал в одиночку, некоторые – при помощи Дон Кихота. Ты пережил все приключения Дона. Дон Кихот был тобой. Ты был Дон Кихотом. Но согласен – большинство хороших дел тебе еще предстоит понаделать. И ты их понаделаешь, когда исцелишься и вернешься домой.
– А Дмитрий? Ты и Дмитрия в книгу не возьмешь?
– Не знаю. Как нужно сделать? Направь меня.
– Думаю, Дмитрия в книгу взять надо. Но, когда окажусь в следующей жизни, я уже не буду этим мальчиком и не буду дружить с Дмитрием. Я стану учителем с бородой. Вот как я решил. Нужно идти в школу, чтобы учителем быть?
– Когда как. Если хочешь учить танцу, Академия, как у сеньора Арройо, лучше любой школы.
– Я хочу учить не просто танцу – я хочу учить всему.
– Если хочешь учить всему, тебе придется ходить во много школ и учиться у многих учителей. Вряд ли тебе это понравится. Может, тебе стоит стать мудрецом, а не учителем. Чтобы быть мудрецом, в школу ходить не надо. Просто отрастишь бороду и станешь рассказывать истории, а люди усядутся у твоих ног и будут слушать.
На эту подначку мальчик внимания не обращает.
– Что означает confesar? – спрашивает он. – В книге говорится, что, когда Дон Кихот понял, что умирает, он решил confesarse.
– Исповедь – обычай, которому люди следовали в давние времена. Боюсь, ничего большего я об этом не знаю.
– Confesarse – то, что Дмитрий совершил после того, как он убил Ану Магдалену?
– Не совсем. Когда исповедуешься, надо быть искренним, а Дмитрий не искренен никогда. Он всем врет, включая себя самого.
– А мне нужно исповедаться?
– Тебе? Конечно, нет. Ты невинный ребенок.
– А что означает abominar? Написано, что Дон Кихот abominó свои истории.
– Это означает, что он от них отрекся. Он больше в них не верил. Передумал и решил, что они скверные. Почему ты все это у меня спрашиваешь?
Мальчик молчит.
– Давид, Дон Кихот жил в давние времена, когда люди были очень строги к тому, какие истории допустимы. Они делили все истории на хорошие и скверные. Скверные истории слушать не полагалось, потому что они уводили с пути добродетели. От них полагалось отрекаться, как Дон Кихот отрекся от своих историй, перед тем как умереть. Но, прежде чем решишь отречься от своих историй – если ты на это намекаешь, – имей в виду три вещи. Во-первых, в твоем мире, который не столь суров, как был мир давний, ни одна твоя история про Дон Кихота не считается скверной. Вот мое мнение, и, я уверен, твои друзья с ним согласятся. Во-вторых, Дон Кихот решил отречься от своих историй, потому что был на смертном одре. Ты – не на смертном одре. Напротив, у тебя впереди долгая увлекательная жизнь. И в-третьих, Дон Кихот не по-настоящему отрекся от своих историй. Он так сказал, чтобы закруглить книгу – книгу о нем самом. Говорил в том духе, который называется иронией, пусть даже он это слово и не употребил. Если бы на самом деле отрекся от своих историй, он бы не стал поддерживать само стремление людей эти истории записать. Сидел бы дома со своим конем и псом, смотрел, как плывут по небу облака, надеялся на дождь, ел на ужин грубый хлеб с луком. Его бы никогда не признали, какое там прославили. А вот у тебя – у тебя есть все возможности прославиться. Вот и все. Прости, что получилась такая длинная речь в такую рань. Спасибо, что выслушал. Теперь уж я умолкну.
В следующий вечер они продолжают разговор. Мальчик зримо сонный, но сопротивляется лекарствам, силится бодрствовать.
– Мне страшно, Симон. Когда засыпаю, там плохие сны, они меня поджидают. Я пытаюсь от них убежать, но не могу, потому что больше не могу бегать.
– Расскажи мне про те плохие сны. Иногда, если для снов находятся слова, эти сны теряют свою власть над нами.
– Я уже рассказал свои сны врачу, но не помогло, они возвращаются.
– Какому врачу? Доктору Рибейро?
– Нет, новому врачу с золотым зубом. Я рассказал ему свои сны, и он их записал в блокнот.
– Он что-то сказал про них?
– Нет. Спросил меня о матери и отце, моих настоящих матери и отце. Спросил, помню ли я их.
– Не приходит мне на ум ни один врач с золотым зубом. Ты знаешь, как его зовут?
– Нет.
– Я спрошу доктора Рибейро о нем. А теперь тебе надо поспать.
– Симон, как это – умирать?
– Я тебе отвечу, но при одном условии. Условие такое: мы договариваемся, что речь не о тебе. Ты не умрешь. Если мы говорим о смерти, мы говорим о ней абстрактно. Согласен на такое условие?
– Ты говоришь, что я не умру, только потому, что отцам полагается так говорить. Но я же правда не умру, да?
– Конечно! Итак, ты согласен на мое условие?
– Да.
– Очень хорошо. Как это – умирать? Как я это себе представляю, ты лежишь, глядя в синеву неба, и тебе все сильнее хочется спать. На тебя нисходит великий покой. Ты закрываешь глаза – и нет тебя. Когда просыпаешься, ты уже на корабле, плывущем через океан, в лицо ветер, над головой кричат чайки. Все кажется свежим и новым. Словно в тот самый миг родился заново. Никаких воспоминаний о прошлом, никаких воспоминаний о смерти. Мир нов, ты нов, в теле у тебя новая сила. Вот как это.
– Я Дон Кихота увижу в новой жизни?
– Конечно. Дон Кихот будет ждать на пристани – встречать тебя. Когда люди в мундирах попытаются остановить тебя и прицепить тебе к рубашке карточку с новым именем и новой датой рождения, он скажет: «Пропустите его, caballeros. Это David el famoso, прославленный Давид, коим я премного доволен». Он посадит тебя к себе за спину на Росинанта, и вы вдвоем отправитесь творить хорошие дела. У тебя будет возможность рассказать ему свои истории, а он тебе расскажет свои.
