Умеют они стряпать тут, в Харчевне, говорит он
Мясо в меру прокопченное и в меру просоленное, говорит он
А ты что скажешь, говорит он
Ничего вкуснее не едала, говорит Алида
Совершенно с тобой согласен, говорит Ослейк
И картофельные клецки тоже хороши, говорит он
Да, говорит Алида
Вкуснее не едала, говорит она
и видит, как Ослейк отрезает себе кусок картофельной клецки, кладет его в рот и жует, жует, приговаривая: Вкуснота, вкуснющие клецки, умеют они стряпать тут, в Харчевне, говорит он, лучших клецок не приготовишь и нигде не купишь, говорит он, а Алида принимается за брюкву, ведь на тарелке и брюква, и горох, и все страсть как вкусно, никогда прежде она не ела с таким удовольствием, разве только бараньи ребрышки дома, у мамаши Хердис, под Рождество, думает Алида, хотя нет, даже ребрышки не были такими вкусными, здешнее копченое мясо да пышные клецки и вообще все – ничего вкуснее она в жизни не едала, думает Алида, а Ослейк говорит, ах, как вкусно, и кунает кусочек клецки в жир от шкварок, и жует, потом опять кунает клецку в жир со шкварками
Ох и проголодался же я, говорит он
Вот это еда так еда, говорит он
а Алида ест, и вздыхает, и чувствует, как самый острый голод отступает, теперь все просто вкусно, хоть и не так, как первые куски, однако заплатить ей нечем, как же она может сидеть тут и есть самую вкусную еду во всем Бьёргвине, раз не может за себя заплатить, что теперь делать-то, думает Алида, ох нет, что же она натворила, но ведь было так вкусно, ох нет, думает она, надо же этак попасться, думает Алида, нет, больше есть нельзя, никак нельзя, самый острый голод утолен, ведь несколько дней маковой росинки во рту не было, она только воду пила, а теперь эвон как наелась, прямо не верится, думает Алида, теперь надо как-нибудь, каким-нибудь манером убраться отсюда, украдкой, думает она, но как, как это сделать, думает Алида, а Ослейк смотрит на нее
Не понравилась еда, говорит он
и глядит на нее большими голубыми глазами, недоумевающими, слегка растерянными
Что ты, что ты, говорит Алида
Только вот, говорит она
Да, говорит Ослейк
а Алида молчит
Что такое, говорит он
Я, говорит она
Ну, говорит он
Мне заплатить нечем, говорит она
и Ослейк всплескивает руками, да так, что жир брызгами летит с вилки и с ножа, и смотрит на Алиду веселыми распахнутыми голубыми глазами
Зато у меня есть чем, говорит он
и ударяет кулаком по столу с такой силой, что тарелки аж подпрыгивают, да и кружки маленько подскакивают, и все взгляды устремляются на них
Есть у меня деньги, говорит Ослейк
и широко улыбается
У этого мужика, право слово, водятся деньжата, говорит он
И, само собой, я угощаю, как ты только можешь думать иначе, говорит он
Как же не угостить голодного, даже изголодавшегося земляка, говорит он
Какой из меня тогда мужик, говорит он
Словом, я плачу, говорит он
и Алида благодарит, большое, мол, спасибо, но это уж слишком, говорит она
а Ослейк говорит, что вовсе не слишком, он много-много рыбы продал, и денег у него в кармане целая куча, так что они, коли пожелают, месяцами могут питаться тут, в Харчевне, копченым мясом, и шкварками, и картофельными клецками, и вареным горохом, и брюквой, и всем, что душе угодно, говорит Ослейк, поднимает свою кружку, делает знатный глоток, утирает рот, смахивает пену с бороды, вздыхает и, глядя на Алиду, спрашивает, как же вышло, что попала она в этакую беду, а она отвечает: Да нет, и опять оба сидят молча, и опять принимаются за еду, и Алида тоже отпивает глоточек пива, а Ослейк говорит, что лодка его пришвартована у Брюггена и завтра он отправится на север, на Дюльгью, говорит он, и коли она хочет воротиться с ним домой, то он возьмет ее с собой, а ежели ей негде заночевать в городе, она может заночевать в его каюте, говорит Ослейк, там есть койка и одеяло найдется, говорит он, и Алида глядит на него и не знает, что думать и что сказать, и где заночевать нынче в Бьёргвине, тоже не знает, не знает, что ей делать, коли вернется она на Дюльгью, нет, вовсе не знает, ведь папаши Аслака там нет, а к матери она идти не хочет, ноги ее больше не будет в Пустоши, как бы плохо ни было ей и малышу Сигвалду, никогда, никогда, думает Алида, поднимает кружку, прихлебывает пиво
После такой соленой и доброй еды не грех и выпить хорошенько, говорит Ослейк
осушает свою кружку и говорит, что возьмет себе еще одну, может, и ей принесть, хотя у нее покамест еще много, с этим и погодить можно, говорит он
Но, как я уже сказал, заночевать можешь в моей лодке, говорит он, коли хочешь
и опять оба молчат
Печальная история с твоей матерью, говорит он
С моей матерью, повторяет Алида
Н-да, этак скоропостижно она померла, говорит Ослейк
и Алида вздрагивает, несильно, но вздрагивает, стало быть, померла мамаша, а она и не знала, ну что ж, не все ли равно, думает она, а все-таки печально, думает Алида, и скорбь наполняет ее, на глаза набегают слезы
Я был на ее похоронах, говорит Ослейк
а Алида утирает глаза и думает, что вот мамаша померла, да не все ли равно, только нельзя этак думать, потому как мамаша померла, мать, что ни говори, нет, очень это скверно, думает Алида
Что с тобой, говорит Ослейк
О матери думаешь, говорит он
Да, говорит Алида
Печально, конечно, что она этак безвременно ушла, говорит он
Ведь не так чтобы старая, говорит он
Да и на здоровье не жаловалась, говорит он
Толком и не поймешь, говорит он
и оба долго сидят молча, и Алида думает, что теперь, когда матери нет на свете, она может, пожалуй, воротиться на Дюльгью, глядишь, и в Пустоши сможет поселиться, раз мамаши нет, думает она, ведь куда ей иначе-то деваться, думает она, где-то ведь надобно найти приют для себя и для малыша Сигвалда, думает она
Ты подумай, говорит Ослейк
Подумай, не вернуться ли тебе со мной на Дюльгью, говорит он
и Алида видит, как Ослейк встает, ровно пружиной подброшенный, а пока он идет к прилавку, Алида думает, что где-нибудь им с малышом Сигвалдом надо заночевать, ведь она так устала, так устала, впору уснуть прямо здесь, за столом, думает она, и теперь, когда мать померла, она может, поди, вернуться домой, но все ж таки ох как скверно, что мамаша померла, а она так устала, так устала, думает Алида, столько ходила-бродила, сперва шла с Побережья в Бьёргвин, потом все улицы Бьёргвина исходила, бродила-бродила и почти что не спала, а как долго бродила, сколько времени минуло с тех пор, как последний раз спала, она знать не знает, только ходила да искала Асле, но нигде Асле не нашла, а разве ей справиться без него, думает Алида, может, он уплыл на Дюльгью, а что, вполне возможно, хотя нет, без нее он бы никогда не уплыл, Асле не такой, она знает, думает Алида, но куда-то он подевался, хотел ведь всего-навсего сходить в Бьёргвин по какому-то делу, так он сказал, и она видела, как он стоит на пороге, и разве же не чуяла тогда, что никогда больше не увидит его, чуяла ведь, точно чуяла, видела Асле на пороге и всем своим существом чуяла, что никогда больше не увидит его, и просила не уходить, да, просила, а он сказал, что должен идти, тщетно она его отговаривала, чувствуя всем своим существом, что никогда больше не увидит Асле, но то, что она чуяла, было, наверное, просто ощущение, так она думала, снова и снова, однако Асле не вернулся, дни шли и ночи, а Асле не возвращался, и она не могла просто сидеть в доме, без еды, вообще без всего, оттого и собрала пожитки в два узла и пошла в Бьёргвин, а путь-то дальний и ноша тяжелая – два узла да малыш Сигвалд, вдобавок и есть было нечего, воду она пила из ручьев и речек, и все шла, шла, а как пришла в Бьёргвин, ходила по улицам, искала-высматривала Асле, даже несколько раз спрашивала, но народ только глядел на нее, и качал головой, и отвечал, что, мол, этаких парней в Бьёргвине не счесть, не поймешь, о ком она говорит, так ей отвечали, и в конце концов Алида до того устала, что ей казалось, она вообще ноги передвигать не в силах, глаза у нее сами собой закрывались, и тогда она села, прислонясь к стене пакгауза на бьёргвинском Брюггене, а теперь вот сидит здесь, наевшись самой превосходной еды, какая только есть на свете, и так она устала, так устала, думает Алида, а здесь тепло и уютно, думает она, и глаза ее закрываются, и она видит Асле, он стоит в дверях дома на Побережье и говорит, что отлучится ненадолго, есть у него в Бьёргвине дело, говорит он, и как только он с ним покончит, так сразу и вернется к ней, говорит Асле, а она говорит, что не надо ему идти, она чует, не надо ему уходить, ведь тогда она никогда больше его не увидит, такое у нее чувство, говорит Алида, а Асле говорит, что нынче аккурат самый подходящий день, нынче он пойдет в Бьёргвин, но как можно скорее вернется к ней, говорит Асле, и тут она слышит, как Ослейк говорит, что вот кружечка опять полна, и она открывает глаза и видит, как Ослейк ставит кружку на стол, садится и, глядя прямо на Алиду, говорит, что, как он уже сказывал, коли нет у нее ночлега, то может она заночевать у него на лодке, да-да, говорит он, и Алида смотрит на него и кивает, а он поднимает свою кружку и говорит: Тогда давай выпьем за это, вот так говорит Ослейк, и Алида поднимает свою кружку, и они чокаются, и оба немного отпивают и опять сидят молча, оба сытые и довольные, оба они устали, обоим тепло от доброй еды и пива, и Ослейк говорит, что его маленько разморило, не мешало бы чуток соснуть, говорит он, а лодка, она тут недалече, возле Брюггена, так, может, им пойти туда, отдохнуть после обеда, говорит Ослейк, и Алида отвечает, что она ужас как устала, впору уснуть прямо здесь, за столом, говорит она, а Ослейк говорит, что надо допить пиво, а потом можно и на лодку, отдохнуть, говорит он, и Алида говорит, что так и надо сделать, отпивает глоточек пива и видит, как Ослейк в несколько больших глотков осушает свою кружку, и Алида говорит, что он, коли хочет, может допить и ее пиво, так она говорит, и Ослейк берет ее кружку, подносит к губам и одним глотком допивает остатки пива, а затем встает, Алида снова берет малыша Сигвалда на руки, а Ослейк подхватывает оба узла и направляется к двери, а Алида идет за ним, и так она устала, что едва ноги переставляет, и думает она, что ей бы только не упускать из виду Ослейкову спину, а глаза закрываются, и она видит Асле, он сидит на стуле, вокруг гуляют свадьбу, а он играет, и музыка воспаряет ввысь, и возносит его, и ее тоже, и вот они вместе с музыкой летят-парят по воздуху, летят, словно птица, и каждый из них – ее крыло, птицей летят они в синем небе, и все кругом синее, легкое и синее, и белое, и Алида открывает глаза и видит впереди спину Ослейка, видит картуз у него на затылке, Ослейк шагает по Брюггену, а Алида останавливается, и перед нею, прямо возле ее ноги, лежит браслет, золотой и синий да такой красивый, такой красивый браслет, какого она в жизни не видывала, чистое золото да синие-синие камушки, думает Алида, нагибается и поднимает его, ах какой красивый, никогда она краше не видывала, золотой да синий, думает она, ох, ну надо же, думает она, лежал прямо здесь, на Брюггене, прямо у нее под ногой, она держит браслет перед глазами, как же этот браслет здесь оказался, думает она, небось кто-то потерял, думает она, но теперь, теперь он ее, теперь и навсегда золотой и синий браслет будет ее, думает Алида и сжимает браслет в ладони, прямо не верится, думает она, что можно потерять этакий распрекрасный браслет, потерять просто по рассеянности, думает она, но теперь, теперь это ее браслет, и она никогда его не потеряет, думает Алида, ведь теперь она совершенно уверена, что это ей подарок от Асле, думает она, но как она только может думать такое, нельзя этак думать, она нашла браслет на бьёргвинском Брюггене и думает, что это подарок от Асле, но так оно и есть, это подарок от Асле, она совершенно уверена, думает Алида, и никогда, никогда больше, никогда она не увидит Асле, думает она, и в этом она тоже уверена, хотя не знает, как и почему уверена, просто уверена, и всё, думает Алида и видит, что Ослейк уже далеко впереди на Брюггене, видит, что он останавливается и глядит на нее, а она сжимает в ладони золотой и синий браслет, подумать только, теперь у нее есть такой прекрасный браслет, на всем белом свете краше не сыскать, думает Алида и видит, что Ослейк остановился и что он показывает рукой и говорит, видишь мыс вон там, он так и зовется, Мыс, там вешают людей, говорит он, и не так давно, всего несколько дней назад, там повесили одного парня с Дюльгьи, говорит он, да ты, поди, знаешь, наверняка ведь знаешь, говорит Ослейк, ты же хорошо его знала, этого Асле, говорит он, а Алида не понимает, что он такое говорит, к чему клонит, а он показывает вперед, на Мыс, там, мол, повесили Асле, я сам видел, был там и видел, как его повесили, словом, я был там, потому что аккурат находился в Бьёргвине, говорит Ослейк, само собой, но ты же наверняка все это знаешь, небось сама там была, говорит он, ведь Асле, кажись, отец твоего мальчонки, да, так оно, поди, и есть, говорит он, по крайней мере, народ сказывает, что наверняка он отец, говорит Ослейк, и, коли ты не уедешь из Бьёргвина, тебя, чего доброго, тоже повесят, говорит он, так что сейчас, сейчас мы идем на мою лодку, говорит он, пока тебя не схватили и не повесили, говорит Ослейк, и Алида слышит, что́ он говорит, и не слышит, она так устала, что ничегошеньки не понимает, а Ослейк говорит, что ужасно было смотреть, как вешают земляка и как он висит с веревкой на шее, но коли правда все то, что сказывали, что он, мол, убил человека, по меньшей мере одного человека, так оно и справедливо, говорит Ослейк, а мамаша ее, с нею-то что стряслось, говорит он, этак скоропостижно померла, а на следующий день и она, и Асле скрылись, как это возможно, а тот парень, что хотел получить обратно отцов сарай и велел Асле съезжать, потому как иначе нельзя, во всяком случае, так сказывали, почему его труп нашли в море, утоп он, как такое могло случиться, говорит он, только вот в точности никто ничего не знал, и опять же пожилая повитуха из Бьёргвина, уж тут-то сомнений не было, убили ее, задушили, удавили, без сомнения, сказывают в народе, говорит Ослейк, а кто творит такое, не заслуживает ничего другого, кроме как быть повешену и помереть на глазах у всех, вот так Асле и помер, говорит он, подумать только, эвон чего натворил, говорит Ослейк, и Алида слышит, как он все говорит, говорит, и видит она перед собой Асле там, на Брюггене, он несет оба их узла и говорит, что теперь надо им уходить из Бьёргвина, уходить, да поскорее, потом они присядут где-нибудь хорошенько отдохнуть и закусят, он прихватил с собой много вкусной еды, говорит он, а она глядит в спину Ослейка, он шагает по Брюггену, а Алида сжимает в кулаке сине-золотой браслет, самый красивый на всем белом свете, и видит, что Асле останавливается, глядит на нее, а когда она подходит, говорит, что надо им идти побыстрее, чтоб выбраться из Бьёргвина, а тогда можно будет идти потише, тогда времени будет сколько угодно, можно и отдохнуть, и поесть, и вообще жить спокойно, говорит Асле и продолжает путь, а Алида видит, как Ослейк останавливается и говорит, вот, мол, моя лодка, вправду добрая лодка, говорит Ослейк, и Алида видит, как он шагает на борт, ставит на палубу ее узлы, стоит и протягивает руки, а она передает ему малыша Сигвалда и крепче сжимает в руке браслет, самый красивый на свете, золотой да синий, а Ослейк берет малыша Сигвалда под мышку, и тут раздается яростный рев, и Алида не берет протянутую руку Ослейка, сама перебирается на палубу, крепко стоит, а малыш Сигвалд голосит благим матом, сердито и жалобно, и Ослейк протягивает его ей, Алида прижимает малыша к груди и качает туда-сюда, и малыш Сигвалд утихает и вот уже опять ровно дышит у нее на руках
