Наверняка долго, говорит он
Но ведь дом этот, верно, кому-то принадлежит, говорит она
Да, пожалуй, но, может, они померли, говорит он
Ты так думаешь, говорит она
Когда мы пришли, здесь было пусто, и дом пустовал долго, говорит он
Да, но все-таки, говорит она
Хорошее место, чтобы жить, говорит она
Нам здесь хорошо, говорит он
Да, говорит она
И окорока пока что много осталось, говорит он
Да, говорит она
Повезло мне, что я его нашел, говорит он
Нашел так нашел, говорит она
Богатая попалась усадьба, говорит он
Но у соседей-то воровать негоже, говорит она
Припечет, так и украдешь, говорит он
Может, так оно и есть, говорит она
А рыбу я добуду, говорит он
Но лодка эта, тебе не кажется… говорит она
и умолкает
Лодка зачалена в надежном месте, говорит он
Мы наверняка справимся, ты и я, говорит она
Ты и я, мы справимся, говорит он
Ты, и я, и малыш Сигвалд, говорит она
Оста и Улав Вик, говорит он
И Сигвалд Вик, говорит она
Все у нас хорошо, говорит он
а потом говорит, что на днях надо ему сходить в Бьёргвин, дело у него там, говорит он
Неужто надо, говорит она
Ну, просто хочу кое-что купить, говорит он
Может, зря ты скрипку-то продал, говорит она
Раз я продал скрипку, то могу теперь кой-чего купить в Бьёргвине, говорит он
Но только ведь, говорит он
Что, говорит она
Нам и нынче надо бы поесть, говорит он
Да, есть надобно почитай что каждый день, говорит она
Верно, говорит он
а потом Улав говорит, что, пожалуй, сходит в Бьёргвин прямо сегодня, думается, нынче аккурат подходящий день, говорит он, а Оста говорит, нет, только не нынче, ведь она останется в Бармене одна-одинешенька, а это дело нешуточное, мало ли что может случиться, мало ли всякого народу шастает по округе, не по душе ей оставаться одной, говорит она, куда лучше, когда они вдвоем, говорит она, а Улав отвечает, что постарается обернуться как можно быстрее, поспешит, одна нога здесь, другая там, купит, что задумал, и вернется к ней с покупкой, ненадолго отлучится, говорит он, а она говорит, может, ей и малышу Сигвалду пойти вместе с ним, и он отвечает, что можно, конечно, он бы с радостью, только в одиночку-то быстрее, говорит он, ведь если они пойдут вдвоем, то придется нести на руках малыша Сигвалда, а этак до Бьёргвина скоро не доберешься, если же он пойдет один, много времени не потребуется, он поспешит, постарается поскорей вернуться к ней и к малышу Сигвалду, говорит он, и Оста говорит, что он, пожалуй, прав, только пусть обещает ей не глядеть на девушек в Бьёргвине, говорит она, и в разговоры с ними не вступать, потому как у этих девиц одно на уме, только одно, и до того они наглые, до того заносчиво расхаживают да болтают гадости о других, пусть он даст ей слово, что не станет с ними лясы точить, говорит она, а Улав на это: он, мол, идет в Бьёргвин не затем, чтоб с девицами болтать, и она говорит, что хорошо это знает, и дело не в том, будто охота ему ее помурыжить, нет, вовсе нет, дело в девицах, их воля, их власть, вот что ее тревожит, бьёргвинские девицы знают, чего хотят, с ними шутки плохи, говорит она и добавляет, что не надо ему идти, ох не надо, она прямо воочию видит его с другой, с красивой девицей, у которой длинные светлые волосы, только девица эта дурная, говорит она, красивая и дурная, светловолосая, голубоглазая, не черноволосая, как она сама, не кареглазая, как она сама, и очень дурная, говорит Оста и повторяет: нет, нельзя ему нынче в Бьёргвин, а не то ждет их беда, случится с ними что-то скверное, что-то плохое, ужасно плохое, ей даже подумать страшно, что́ тогда случится, что-то непоправимое, оно погубит всё, он пропадет, точь-в-точь как папаша Аслак ушел и пропал навсегда, навеки, она нутром чует и знает наверняка, да-да, наверняка, оттого и не может не сказать ему, не может смолчать, ей надобно все это сказать, говорит она, берет его руку и сжимает, крепко-крепко, и говорит, что нельзя ему уходить от нее, иначе она никогда больше его не увидит, говорит она, а он знай твердит, что надо нынче сходить в Бьёргвин, путь неближний, но погода прекрасная, ни ветра нет, ни дождя, неужто не видит она, какой синий нынче фьорд, тепло, в этакий-то день и надо идти в Бьёргвин, он уверен, а коли кто явится да спросит, как его имя или как кличут ее, она должна отвечать, что его Улавом звать, а ее – Остой, они ведь так уговорились, а коли спросят, откуда они, то опять же незачем выкладывать, что они с Дюльгьи, говорит он, и она спрашивает, как ответить, коли спросят, откуда они, и он говорит, надобно, мол, сказать, что они из поселка к северу от Бьёргвина, под названием Вик, наверняка ведь в тех краях найдутся поселки с названием Вик, говорит он, и она соглашается, ладно, мол, тогда, стало быть, она из Вика, зовется Оста и родом из Вика, потому-то полное имя будет Оста Вик, и он говорит, да, так и есть, а его полное имя – Улав Вик. Вот так их теперь зовут. Теперь они Оста и Улав Вик, люди женатые, имеют сына, Сигвалда Вика. Повенчаны они в викской церкви, и сына Сигвалда позднее крестили там же, правда, кольцами обручальными пока не обзавелись, но скоро обзаведутся, так ей надо отвечать, говорит он
Ну да, Улав Вик, говорит она
Так и будем отвечать, Оста Вик, говорит он
и они улыбаются друг другу, а теперь, говорит он, теперь он, Улав Вик, отправится в Бьёргвин, потому как есть у него там дело, а потом вернется прямиком домой, к ней и к малышу Сигвалду, говорит он
Уходишь все ж таки, говорит она
Так надо, говорит он
и Оста видит: он стоит на пороге, улыбается ей, а потом быстро затворяет дверь, и она остается одна, одна с малышом Сигвалдом, и чувствует, всем своим существом чувствует, что никогда больше не увидит Улава, ох нет, нельзя ему уходить, нельзя нынче идти в Бьёргвин, думает она, но ведь она уже сказала все это ему, сказала все, что знает, но он ее не слушает, она может говорить что угодно, он все равно не слушает, что она говорит, и она не хочет выходить на крыльцо, не хочет видеть, как он уходит от нее, не хочет видеть его в последний раз, ведь она видела своего мужа, свою любовь в последний раз, думает она, и отныне ее зовут Оста, а его кличут Улавом, и видела она своего Улава в последний раз, с ним будет так же, как с папашей Аслаком, тот тоже ушел и сгинул навсегда, и теперь она одна, осталась вдвоем с малышом Сигвалдом, так они и будут жить, вдвоем, думает Оста, а малыш Сигвалд начинает плакать, она берет его на руки и качает, прижимает его к груди и качает, туда-сюда, а он плачет, не унимается, и она качает его туда-сюда и приговаривает: не плачь, не плачь, сынок, качает и приговаривает, не плачь, хороший мальчик, не плачь, не реви, угомон тебя возьми, говорит она, не хнычь, не скули, да тихонечко сиди, в доме этом будешь жить, здесь будут жить мама и малыш Сигвалд, будут жить да поживать, здесь приют они нашли, здесь их ждут труды, мама станет ткать, а Сигвалд плавать в море, на лодке, вот и не плачь, не реви, все будет хорошо, и однажды появится дворец, да, дворец, говорит она, и Сигвалд перестает плакать, а Улав подскакивает, и парни, которые держат его за плечи, тоже подскакивают и говорят, что это он замыслил, думает, от них легко вырваться, нет, пусть уймется, ему вообще недолго осталось трепыхаться, скоро он будет лежать мертвый и недвижный, как и заслуживает тот, кто убивал других людей, за убийство воздается убийством, недолго ему осталось трепыхаться, ох недолго, об этом Палач позаботится, он, Палач, большой умелец, мастер прекращать трепыхания таких, как он, говорят они, а еще говорят, что тут осечки не будет и что лучше ему сразу угомониться, вот когда приведут его на Мыс, а народу вокруг соберется тьма-тьмущая, почитай что все, кто живет в Бьёргвине, сбегутся смотреть, как его повесят, все бьёргвинское население будет смотреть, как его повесят, а когда он помрет и перестанет двигаться, они будут смотреть, как он висит, а после, как он мертвый и недвижный лежит на холме, со сломанной шеей, да-да, так что лучше ему сразу покончить с этими скачками, скакать, да трепыхаться, да дрыгать ногами-руками он сможет, когда Палач вздернет его на виселицу, вот тогда он сможет сколько угодно скакать да трепыхаться, но до тех пор пускай погодит, говорят они и резко его встряхивают, и подскакивают, а он никак за ними не поспевает и падает на колени, и они сызнова тащат его, волокут на коленях по улице, ему больно, он умудряется стать на ноги, и опять они идут размеренным шагом и говорят, что вот-вот доберутся до цели, говорят, что добрались и что очень это хорошо, больше не придется тащить этого негодяя, спихнут они его с плеч, как только посадят в Пещеру и крепко-накрепко запрут дверь, выполнят до конца свою задачу, и тогда им займутся другие, говорят они, а через день-другой, глядишь, за дело возьмется Палач, и свершится правосудие, при всем честном народе, при всех бьёргвинцах, там, на Мысу, свершится правосудие, вот они и помогают, чтобы оно свершилось, правосудие-то, без него никак нельзя, и свершится оно, только когда Палач сделает свое дело, говорят они и резко сворачивают направо, говорят, что теперь путь лежит в Пещеру, говорят, мол, в самом деле хорошо, что его наконец изловили, а все благодаря старому стервецу, которому надо, видать, куда больше, чем палачу, говорят они и опять резко сворачивают направо, спускаются по крутой лестнице, и Улав, подняв глаза, видит сырой черный камень, а они тащат его за собой вниз по ступенькам; когда же лестница кончается, вокруг кромешная тьма, Улав ничего почти не различает, впереди что-то серое или черное, вроде бы дверь, и все трое останавливаются. И тот малый, что впереди Улава, отпускает его плечо. Улав слышит, как что-то звенит-лязгает, малый наклоняется к двери, что-то там ощупывает, чертыхается, наконец попадает ключом в замочную скважину и отворяет дверь
