Кое-что из провизии родители покупали сами у селян – молоко, яйца, сливочное масло. Сетовали на цены, пока сидели за столом, пили чай с вареньем. После, когда мама вышла отдохнуть, отец сказал:
– Ты чего девке голову дуришь? Нравится – женись. Сам видишь, мужики ныне на фронте. Каждый день мимо нас по железной дороге поезда с ранеными идут. А сколько воинов в землю легло? Нам ещё внуков понянчить хочется. А ты всё никак не решишься. Или не нравится Александра?
– Нравится. Так война же!
– Разве жизнь остановилась? Так что обдумай и делай предложение. Квартира в столице у тебя есть, служба и жалованье тоже.
– Не будет выглядеть, как пир во время чумы?
– А ты без излишеств. Так что готовь сватов и засылай. Сам знаешь – отца у неё нет, маменька на даче. Вот в следующую субботу и приезжай.
– Хорошо.
Если бы не толчок со стороны отца, ещё бы тянул. Матвей, как и отец его, был из тех, для кого служба на первом месте, личное – на потом. Вот только потом может и не наступить. Знал об этом Матвей, служба у него рискованная, в любой момент пулю от революционера можно получить или попасть под взрыв бомбы.
Правда, с началом войны из аптек или магазинов с химикатами пропали вещества, пригодные для производства взрывчатки. Их не хватало на военных заводах. Кроме того, если при обыске по другому поводу находили динамит, заводской или самодельный, трибунал приговаривал к срокам серьёзным. Это до войны гражданские суды, где адвокат и куча добровольных защитников поднимали крик о невиновности, суд мог принять во внимание общественное мнение, дать срок небольшой.
Хотя зачем добропорядочному человеку иметь дома динамит. Ружьё может быть пригодно для охоты, спортивной стрельбы. Револьвер – для самообороны или спорта, а динамит – для уничтожения кого-то или чего-то.
За неделю отец с матушкой организовали сватовство, всё по обычаям. «У нас купец, у вас товар».
А Матвей отправился по приказу начальства в командировку, на фронт, в действующую армию. По меркам мирного времени недалеко, за Варшаву. Но, учитывая, что поезда ходят не по расписанию, отмобилизованы для военных нужд, уже сложно. На станциях – военные патрули. Матвей хоть и в жандармской форме, а патруль к нему подходил и старший патруля, офицер, козырнув, просил предъявить документы. После проверки офицер просил прощения, козырял и патруль отходил. Как заметил Матвей, у нижних чинов досматривали «сидоры», как называли вещевые мешки. Меры необходимые, вынужденные, чтобы на фронт не завезли листовки, прокламации и прочую печатную продукцию, смущавшую умы. А с фронта чтобы не вывозили трофейное оружие и боеприпасы. Конечно, вывозили, всех не досмотришь, особенно когда с фронта идёт военный эшелон. В вагоне или на платформе с боевой техникой небольшой предмет можно спрятать так, что опытный специалист искать будет долго. Времени на долгие поиски не было, потому с фронта в тыл попадали и пистолеты, и награбленные вещи, снятые с убитых, например цепочки и крестики из драгоценных металлов, карманные часы, губные гармошки, даже сапоги, бинокли, ножи и зажигалки.
Матвей ехал в пехотный полк, найти и доставить в Петербург боевика-анархиста. По данным следствия прямо перед войной он провёл две экспроприации, при которых были жертвы. Следствие шло медленно, потому что свидетели, видевшие в лицо боевика, находились на излечении в больницах. Пока они смогли дать показания, да установили личность боевика, его уже мобилизовали. Скорее всего – сам напросился добровольцем, когда почувствовал интерес к себе.
Полагал – армия все его предыдущие грехи смоет. Вычислили, даже фотографию нашли, свидетели на фото его опознали.
Матвей в командировку попал случайно. Не он вёл следственное дело, просто в тот момент оказался свободным. Добрался всё же в полк, с разрешения командира полка предъявил офицерам фотографию. По фамилии искать бесполезно, очень часто у боевиков документы поддельные, да ещё не один комплект. По фото его сразу опознал штабс-капитан.
– В моей роте служит. Замечаний по службе нет. Даже в пластунскую команду напрашивается.
В армии пластуны, это разведчики полковые или дивизионные. У Матвея даже подозрение возникло – не перебежать ли к немцам боевик захотел? В условиях позиционной войны перед немецкими и русскими позициями ряды колючей проволоки, преодолеть которую трудно. Днём нейтральная полоса простреливается с обеих сторон. А ночью пластуны, если был приказ командира взять пленного, режут сапёрными ножницами колючую проволоку, проникают на вражескую территорию. Если нижний чин придумал перейти к врагу, то самый удобный момент.
– Господин штабс-капитан, ведите к Шестакову. И хорошо бы двух старослужащих взять, лучше фельдфебелей. На случай если сопротивляться начнёт. У Шестакова табельное оружие имеется?
– А как же! Трёхлинейка.
Фельдфебели предпочтительнее, у них не винтовки, а «солдатские» револьверы. Те же «наганы», но не имеющие самовзвода, в отличие от «офицерских». Такими вооружались нижние чины, кому на службе винтовка мешает ввиду размеров. Например – расчёты пушек, связисты, экипажи аэростатов и аэропланов и другие.
Пока шли, офицер поинтересовался:
– Что же Шестаков натворил, что за ним из столицы приехали? Служит он добросовестно, замечаний нет.
– Взрыв учинил в одном случае, в другом стрельбу при экспроприации. Семь погибших и восемь раненых, в том числе ребёнок. Его опознали свидетели по фото. Вам его желание перейти в пластунскую команду ни о чём не говорит?
Штабс-капитан даже остановился.
– Вы хотите сказать, что он намеревался перейти к врагу? К немцам бежать?
– Не исключаю.
Пришли в батальон, во вторую роту. Траншеи, воронки от снарядов, окопы, блиндажи, землянки. На нейтральной полосе три ряда колючей проволоки за русскими траншеями. Матвею интересно. В боевых действиях он не участвовал.
– Немцы далеко?
– Немногим более версты. Дерево вон там видите?
И показал рукой.
– Вижу.
– Это уже их позиции. Рядом с деревом пулемётная точка. Постреливают иногда.
Штабс-капитан в роте командир. Как говорится – царь, бог и воинский начальник, солдатам отец. В штабной землянке офицер распорядился:
– Филатова и Тихонова ко мне срочно.
Вестовой убежал и вскоре вернулся с двумя фельдфебелями – усатыми дядьками с обветренными лицами.
– При оружии?
– Так точно.
– Тогда за мной. Надобно Шестакова арестовать.
Промолчали служивые, только переглянулись. Командир роты впереди, за ним Матвей, замыкают шествие фельдфебели. Траншея зигзагом идёт, довольно глубокая, чтобы пригибаться не приходилось.
На ловца и зверь бежит. Только свернули за поворот, как столкнулись с боевиком. Он в солдатской форме, на плече винтовка с примкнутым штыком. Увидев процессию, да с жандармским офицером, Шестаков среагировал мгновенно. Отпрыгнул назад, сорвал с плеча винтовку, сделал выпад, как учили, и ударил штыком командира в грудь. Тот оседать стал. Шестаков сделал шаг назад, другой, передёрнул затвор. А Матвей уже готов к такому повороту событий, когда шёл по траншее, револьвер из кобуры в руку взял. Вскинул «наган», нажал на спусковой крючок. Выстрел! И одновременно Шестаков тоже выстрелил. Левую руку Матвею обожгло, она сразу занемела. А Шестаков упал. Хрипел, конвульсии его били. Матвей ослабел, ноги не держали, шок болевой. Сел на дно траншеи. Его в сторону оттолкнул один из фельдфебелей, вскинул револьвер и в Шестакова выстрелил. Раз, другой, третий. Другой фельдфебель остановил.
