Помимо физических страданий и беспорядка в функционировании транспорта и прочей городской жизни, лондонский туман был явлением эстетическим и даже этическим. Его рисовал Тернер. Клод Моне, сбежавший в Лондон от Франко-Прусской войны, ежедневно запечатлевал его из окон то отеля «Савой», то больницы Святого Фомы. Одна из самых знаменитых картин Уистлера буквально воспевает лондонский туман, она называется «Ноктюрн в сером и золотом, Пикадилли». От художников не отставали писатели и поэты. Все началось, кажется, с двух строчек из байроновского «Дон Жуана», а затем каждый автор, либо живший в Лондоне, либо его посещавший, считал своим долгом посвятить коричневой жиже то пару абзацев, а то и несколько страниц. Туманом затянуты многие романы Диккенса, прежде всего «Холодный дом» и «Наш общий друг». Генри Джеймс в «Женском портрете» выкупал героиню в «густом коричневом воздухе» во время ее перемещения с Юстона на Пикадилли. По мнению Кристин Кортон, герои «Тайного агента» Джозефа Конрада испытывают проблемы с идентичностью, утопая в лондонском тумане. Про Холмса мы уже упоминали. Да, чуть не забыл: американский писатель Натаниэль Готорн назвал этот растворенный в воздухе мармайт «гороховым супом». В общем, как заметил Оскар Уайльд, «лондонский туман не существовал до тех пор, пока его не изобрело Искусство».
На самом деле это не так. Туман был – как были и жертвы тумана. Туман заметили еще в XVII веке и с тех пор целых два столетия в парламенте и местных советах обсуждали способы борьбы с ним. На ранних этапах дискуссии некоторые предлагали обнести Лондон кольцом зеленых насаждений, чтобы растения поглощали всю эту гадость. С тех пор Лондон стал изобилен парками и скверами, не говоря уже о частных садиках, но растекшийся в атмосфере мармайт продолжал пачкать легкие горожан. Любопытно, что большинство, по сути, знало, в чем тут дело, – но разрешить проблему было просто невозможно. Мало того что Лондон уже в конце XVIII века стал крупным промышленным центром и копоть из фабричных труб благополучно оседала в сыром воздухе, более важным фактором, как это ни неприятно самим лондонцам, были они сами, то есть их жилища, которые отапливались дешевым углем. Именно гарь лондонских каминов и портила воздух. Но признать это было очень трудно – по понятным причинам. Так что власти, парламентарии и журналисты предпочитали искать виновных на стороне. Как отмечает Ашерсон, некий Хью Ойэн в 1908 году дошел до того, что в книге под названием «Отравленное облако» обвинил во всем иностранцев, точнее – плохой иностранный уголь. Мол, будь лондонцы и торговцы углем истинными патриотами, они использовали бы первоклассный продукт из шахт Уэльса и севера Англии.
Газ и электричество убили камины, после чего лондонский туман испарился. То есть он есть, как и в любом другом городе Европы, но редко, а уж столь сильного, чтобы не разглядеть тротуарный бордюр под ногами, я в последние годы и не помню. Зато – утверждаю это, как человек, до Лондона проживший 12 лет в Праге, – пражские ноябрьские и мартовские туманы вполне можно принять за старые лондонские. Так что если кто-то примется в сотый раз экранизировать истории о Шерлоке Холмсе, то съемки следует устраивать именно в этом городе. И тогда можно будет визуализировать такой, к примеру, восхитительный пассаж: «Было холодное утро начала весны; покончив с завтраком, мы сидели возле ярко пылавшего камина в нашей квартире на Бейкер-стрит. Густой туман повис между рядами сумрачных домов, и лишь окна напротив тусклыми, расплывшимися пятнами маячили в темно-желтой мгле. У нас горел свет, и блики его играли на белой скатерти и на посуде – со стола еще не убирали».
Патрик Хэмилтон и похмелье
В марте 1956-го «Hangover Square», эта удивительная книга о лондонских пьяницах, накануне Второй мировой была переиздана могущественным Penguin Books – спустя 15 лет после первой публикации. Автор ее к тому времени был уже законченным алкоголиком. В 1955-м вышел его последний роман «Unknown Assailant» («Неизвестный противник»), который он, по легенде, надиктовал в пьяном виде. С тех пор писатель не написал ничего. Он умер от цирроза в 1962 году в городке Шерингэм на побережье Северного моря.
Воспользуюсь тем, что в России нашего героя почти совсем не знают, и назову его так, как имя его звучит по-английски: Патрик Хэмилтон (Patrick Hamilton). Иначе придется возвращаться к бесчисленным «Гамильтонам», населившим XVIII, XIX и даже XX век в русской культуре. Патрика Хэмилтона основательно забыли на родине – еще до его смерти – и начали вспоминать относительно недавно. В 2014-м я был в Брайтоне на местном фестивале независимого театра/перформанса и попал там на моноспектакль о жизни Хэмилтона. Актер изображал писателя – круглые очки и общий вид потрепанного жизнью ученого кролика, – который рассказывал со сцены о собственной жизни. По большей части пьеса состояла из переработанных отрывков из тринадцати романов и четырех пьес Хэмилтона, его переписки и разных воспоминаний, плюс, конечно, что-то было досочинено. Содержание спектакля – и жизни – Патрика Хэмилтона таково. В детстве Хэмилтон немало претерпел от финансовых и прочих неурядиц в семье, учился он спорадически, успел поиграть в театре, а затем стал профессиональным писателем. Довольно ранний успех, выпивка, два несчастных – но по-разному несчастных – брака, опять успех, опять выпивка, но уже в компании писателей и театральных людей, постепенный упадок, алкоголизм и смерть. В 1932 году в Лондоне Хэмилтона сбила машина, его, сильно покалеченного, едва вытащили с того света. С тех пор он ненавидел машины и в одном из поздних романов даже представил дистопическое будущее Англии, покрытой – будто огромными жуками – бесконечными автомобильными ордами. Будущее это наступило.
До поездки в Брайтон я Хэмилтона не знал, так что, вернувшись, принялся за поиски. Оказалось, что его как бы воскрешают, но неторопливо и осторожно, будто заранее намекая, чтобы публика не ждала чего-то уж особенно выдающегося. Бедняге Патрику к такому не привыкать – при жизни к нему относились тоже не слишком серьезно. Он имел несчастье быть представителем поколения, к которому так или иначе принадлежали Грэм Грин, Ивлин Во и Джордж Оруэлл. Так что шансов на серьезную славу у Хэмилтона почти не осталось. Джон Бойнтон Пристли, который родился на десять лет раньше нашего героя (а умер почти на двадцать позже), написал предисловие к посмертному переизданию «Hangover Square», где пытается убедить читателя, что Патрик Хэмилтон – писатель очень хороший, пусть «малый», но уникальный. Собственно, в период расцвета о Хэмилтоне так и говорили, мол, прекрасный мрачный юмор, замечательное знание некоторых сторон жизни некоторых районов Лондона и Брайтона, ну и конечно, он – забавный собутыльник, только уж что-то стал перебирать в последнее время. Пристли не упустил возможность отметиться и здесь: «Хэмилтон провел последние годы в алкоголическом тумане, он был уже не компанейским пьяницей, а несчастным человеком, которому виски нужно, как автомобилю бензин». Высокомерная глупость лишила Пристли эстетического слуха – сам того не желая, он издевательски сравнил Хэмилтона с вещью, которую тот ненавидел больше всего, с авто.
Меж тем Хэмилтон не только пил, он использовал алкоголь и места, где алкоголь потребляли, для того, чтобы делать из этого прекрасные книги. Именно таковой «Hangover Square» и является. Само название ее дышит перегаром. «Hangover» – «похмелье»; можно было бы перевести название романа как «Похмельная площадь», не будь в оригинал запрятан еще и топоним. Hanover Square находится в центральной части Лондона, в районе Мэйфэр, за углом от знаменитой Риджент-стрит; свернешь направо от торгового бастиона компании Apple – и ты уже там, на самой скучной, на самой никакой площади Лондона. Сейчас там дурацкие офисы и вечная стройка – и ни одного питейного заведения! Разве что рядом, на Принсес-стрит есть бессмысленное место под названием Dirty Martini, там разливают напиток, изобретателя которого следовало расстрелять без суда и следствия, – коктейль из джина и рассола от оливок. Посреди Hanover Square стоит памятник великому премьеру Уильяму Питту-младшему, но его сложно обнаружить из-за строительных заборов, фургончиков и кранов. Говорят, там еще офисы каких-то знаменитых консультантов, хедхантеров, телекоммуникационных фирм и даже редакция журнала Vogue. Их точно так же не видно, как и Уильяма Питта. Сама Ганноверская площадь названа в честь немецкой династии, занявшей британский трон в начале XVIII века – и благополучно сохранившей его по сей день.
