Одноименный рассказ, «Вавилонская библитека» (другой вариант перевода – «Библиотека Вавилона»), один из самых знаменитых текстов прошлого столетия, был опубликован в сборнике рассказов Борхеса «Вымышленные истории». Формально это не первый сборник его рассказов – первый, «Сад расходящихся тропок», напечатан в 1942-м, однако если мы сличим состав первой и второй книги, то увидим, что вторая есть расширенный вариант первой. Так что перед нами действительно первый плод попыток Хорхе Луиса Борхеса в жанре короткой фикшн.
Борхес начинал как поэт, причем довольно радикальный; в юности он примыкал к авангардистской группе «ультраистов» и даже выпустил сборник с названием «Красные псалмы». Политический радикализм исчез первым. Потом – тяга к разного рода формальным штучкам. Борхес стал убежденным традиционалистом; причем для него «своей» традицией было все, что написано или декламировано в мире. Аргентинскую традицию Борхес уважал, но на нее критически смотрел; гаучо его рассказов и эссе импортированы из предшествующей местной литературы; невежественные пастухи и бандиты, оказавшись в клаустрофобичном мире вавилонского библиотекаря, приобрели совершенно другой смысл – вряд ли тот, который вкладывали в них Идальго, Аскасуби, Эстанислао дель Кампо и сам Хосе Эрнандес, автор «Мартина Фьерро». Кажется, Борхес мечтал, чтобы аргентинская традиция (историко-литературная, бытовая и так далее) ему просто приснилась, а не была бы выдана по факту рождения в определенной местности в определенной среде. Вот тогда, представляется мне, он ее воспринимал бы совсем по-иному. В эссе «Аргентинский писатель и литературные традиции» Борхес пишет: «Я позволю себе здесь одно признание, совсем коротенькую исповедь. В течение многих лет я писал книги, ныне, к счастью, забытые, в которых пытался воплотить вкусы и суть предместных районов Буэнос-Айреса; и, естественно, я безмерно увлекался предместной лексикой, не избегал и таких словечек, как кучильеро, милонга, тапиа и тому подобных, – так я писал те забытые и достойные забвения вещи. Затем, где-то год назад, я написал рассказ под названием „Смерть и буссоль“: это что-то вроде описания ночного кошмара, в котором фигурируют деформированные ужасными сновидениями реалии Буэнос-Айреса. И вот, после того как этот рассказ был опубликован, друзья сказали, что наконец-то почувствовали в моей прозе привкус буэнос-айресского предместья. Так после стольких лет бесплодных поисков мне это удалось – а все потому, что я намеренно не искал этого привкуса, а просто отдался во власть сна!»
[104]
«Смерть и буссоль» – одиннадцатый рассказ в «Вымышленных историях». Всего их 16, и эта книга действительно абсолютный шедевр. Другого такого безупречного собрания рассказов в XX веке не вспомнить, если не считать «Дублинцев» Джойса (отдельно стоят, конечно, «Сельский врач» и «Голодарь» Кафки, но это уже совсем другое измерение, их не автор составлял или его издатель, или его друг Макс Брод, а сам Всевышний). Открывается книга классическим «Тлён, Укбар, Орбис Терциус», венчается столь редким для Борхеса почти автобиографическим сюжетом, рассказом «Юг». В нем библиотекарь Дальманн, едва не умерший от заражения крови, едет из Буэнос-Айреса на юг страны, где у него скромная усадьба. Поезд по какой-то причине останавливается не на той станции, что обычно, а на предыдущей, так что Дальманну приходится идти дальше пешком. По дороге он заходит в трактир, в нем у стойки шумно пьют молодые крестьяне. Дальманн тихо есть свой обед подальше от них. В какой-то момент парни начинают издеваться над ним; попытки тихого библиотекаря углубиться в чтение «Тысячи и одной ночи» и сделать вид, что не происходит ничего особенного, не удаются. Один из хулиганов вызывает Дальманна на драку на ножах. Тот в смятении, но внезапно старый гаучо, все это время продремавший в углу трактира, бросает ему под ноги нож. Дальманн автоматически нагибается, чтобы поднять оружие, – и тут понимает, что участь его решена. Подняв нож, он не может не пустить его в дело. Пустить его в дело невозможно, потому что Дальманн не умеет драться на ножах. Значит, наш библиотекарь обречен. Странным образом Дальманн чувствует даже облегчение; чуть было не умерев смертью, навязанной ему безличной болезнью, он теперь умрет той, которую выбрал – пусть и волею случая – сам. «Дальманн крепко сжимает нож, которым вряд ли сумеет воспользоваться, и выходит в долину».
Этот знаменитый рассказ толковали немногим реже «Превращения» или «Мертвых». Да, здесь и удел интеллигента в неинтеллигибельной стране. Да, все это может быть бредом, который привиделся умирающему от заражения крови библиотекарю. Да, присутствие «Тысячи и одной ночи» может объяснить многое (экземпляр знаменитой книги в издании Вайля послужил причиной ранения, которое привело Дальманна в госпиталь) – перед нами притча с арабским привкусом. Наконец, это отчасти Борхес – он работал тогда библиотекарем (грубые коллеги издевались над ним, а ехать на службу приходилось на трамвае, который тащился целый час – Борхес развлекался тем, что читал в дороге «Божественную комедию» в оригинале и в переводе), он, как и Дальманн, поцарапал лоб в темном подъезде (только не книгу нес, а провожал домой платоническую возлюбленную), отчего угодил с сепсисом в больницу, чуть не умер, а выздоровев, начал катастрофически слепнуть. Но есть еще одно – мое личное – толкование, хотя и предыдущие неплохи. Оно таково: эта история о том, что каждый человек имеет возможность умереть так, как он хочет, сугубо частным, а не конвейерным образом; быть зарезанным хулиганом на глухом полустанке – но по своей воле! – гораздо лучше, чем умереть пациентом большого госпиталя. Да и вообще лучше быть убитым убийцей, чем умереть в руках тех, кто должен лечить и спасать. Мне кажется, «Юг» – один из лучших ответов на то, что происходило в окружающем Борхеса мире, начиная с 1939-го. Фабрике смерти (а больница тоже такая фабрика, несмотря на иные интенции) Борхес противопоставил свободу одиночной гибели.
Действие «Юга» разворачивается в феврале 1939 года. За пару месяцев до этого Гитлер захватил Судеты, через месяц – оккупировал Чехословакию, еще через полгода началась Вторая мировая, а Витольд Гомбрович приплыл в Аргентину. Сам Борхес к тому времени был еще слаб после болезни. С забинтованной головой он лежал в больничной палате, потом дома, и мать читала ему книгу за книгой. Чтение вслух, исполнение известного текста другим голосом – вот что навело Борхеса на сюжет самого, кажется, знаменитого его рассказа «Пьер Менар, автор „Дон Кихота“». Считается, что постмодернизм начался именно отсюда – вкупе с постструктурализмом, «новым историзмом» и бог знает чем еще. На самом деле Борхес имел в виду немного иное. Речь в рассказе не про то, что «прочтение» – всё, а «авторская интенция» – ничто. «Пьер Менар» о том, что каждый имеет свободу понимать даже канонические тексты по-своему, и в то же время о том, что никто не понимает и не сможет понять ничего. Роже Кайуа был прав – Борхес обладал колоссальной разрушительной силой. После него традиционную психологическую беллетристику читать невозможно. В постпьер-менаровском мире ее просто нет.
Что касается «Вавилонской библиотеки», то мы в ней. Помните странный энтузиазм, который охватил просвещенное человечество по поводу Интернета и возможности прочесть и быстро узнать совершенно все? Даже не энтузиазм, тут возникла своего рода надежда. За три десятка лет до его изобретения, за шесть декад до восторгов по поводу электронных книг и умной Сети Борхес написал: «Когда было провозглашено, что Библиотека объемлет все книги, первым ощущением была безмерная радость. Каждый чувствовал себя владельцем тайного и нетронутого сокровища. Не было проблемы – личной или мировой, для которой не нашлось бы убедительного решения в каком-то из шестигранников. Вселенная обрела смысл, вселенная стала внезапно огромной, как надежда»
[105].
