Исторически все это, конечно, не так, если внимательно изучать разные исторические периоды и разные регионы. К примеру, в Европе были нередки случаи, когда классовое общество формируется или даже сформировалось, а государства – в его марксистском понимании – нет, в лучшем случае есть «протогосударство» – смотри, например, Ирландию и Уэльс раннего и даже отчасти высокого Средневековья. Но наша задача вовсе не в критике (и уж точно не в уличении во лжи) марксистского учения о государстве. На этот счет написано немало. Для нас важно другое – то, что Ленин предпочитает закрыть глаза на явный отход самого Маркса от логики марксизма как учения о классах, на его совершенно этатистскую логику. В конце концов автор запутался и утверждает, что «централизованная государственная власть, характерная для буржуазного общества, возникла в эпоху падения абсолютизма» (29). Но это не только неверно с фактической точки зрения, это полностью противоречит тому, что говорил в выше цитированном Лениным пассаже Маркс!
[60]
Почему такое происходит в «Государстве и революции»? Помимо прочего, потому, что Ленин холоден к пролетариату как таковому и к его интересам. В его схеме пролетариат играет не более важную роль, чем, скажем, буржуазия или помещики; он – объект учения о государстве, который следует технологически точно и последовательно превратить в субъект, но, в каком-то смысле, не лишая его объективности. Иными словами: что должен сделать пролетариат для того, чтобы освободить себя и все человечество от эксплуатации, чтобы – если верить Марксу – закончить историю? Он должен прежде всего сломать существующую государственную машину. Во-вторых, пролетариат должен стать государством, установив свою диктатуру (но одновременно – более популистский вариант – и свою полную и окончательную демократию). А там, и это в-третьих, когда сопротивления свергнутых эксплуататоров не будет, пролетариат должен отмереть – ведь отомрет же государство! Выходит весьма логично: перестав быть эксплуатируемым классом, перестав продавать свой труд, пролетариат уже не будет собой. Он сольется со всей массой населения; он, став на время всем, станет в конце концов никем.
Представляется, что главная – и мало кем замеченная
[61] – цель марксизма-ленинизма – исчезновение пролетариата, этого последнего оставшегося в живых героя исторической драмы борьбы классов, его растворение. Он свою задачу выполнил. Но тогда получается, что он могильщик не только капитализма, он могильщик и себя самого, – а пролетарская революция становится актом самоубийства целого класса. Кажется, для этого и придумана марксистско-ленинская теория государства, чтобы в два этапа покончить с государством – сначала со старым, потом с новым; пролетариат и его нынешние страдания играют тут роль и причины и актора, он сыграет роль и исчезнет со сцены. Так что, возможно, Оуэн Хэзерли прав, «Государство и революция» – анархистская книга. Но все же я бы не согласился с этим – она не анархистская, а совершенно нигилистская, не в конкретном историческом смысле, мол, автор испытал влияние «русских нигилистов» второй половины XIX века, нет, она тотально нигилистская исторически. Ведь после отмирания государства и пролетариата не останется ничего. Снимая с мира покров за покровом прискорбной сансары под названием «история мира как история классовой борьбы», Маркс (неосознанно и, наверное, с ужасом) и Ленин (с удовлетворением менеджера, решившего сложную логистическую задачу) увидели великое Ничто, Нирвану. И никого не должны вводить в заблуждение туманные рассуждения Ленина о «высшей фазе коммунистического общества»: «Но как скоро пойдет это развитие дальше, как скоро дойдет оно до разрыва с разделением труда, до уничтожения противоположности между умственным и физическим трудом, до превращения труда в „первую жизненную потребность“, этого мы не знаем и знать не можем» (96). И, добавим мы, не очень хотим знать, ибо догадываемся, что впереди – пустота, о которой и рассуждать бессмысленно. Пустота. Нирвана. Так что обогатим перечень различных интерпретаций «Государства и революции», назвав ее «буддийской книгой».
Вот какие странные штуки сочинялись в начале 1917-го в Цюрихе.
Революция и выпивка
За год до известных событий Мая 1968-го, которые создали на Западе тот тип общества, что сейчас умирает на наших глазах, во Франции вышли две книги. Первая называлась «Traité desavoir-vivre à l’usage des jeunes générations» (известна за пределами франкофонного мира в английском переводе с «The Revolutionof Everyday Life» на обложке
[62]), вторая – «La société du spectacle»
[63]. Оба автора принадлежали к той же самой политико-артистической группе, которая громко назвала себя Situationist International (SI). Второго автора звали Рауль Ванейгем и он стал ситуационистом через несколько лет после создания этого странного Интернационала. Первый же был организатором, вдохновителем и бессменным лидером этой удивительной компании разнородной шпаны, часто пьяной или даже обдолбанной, компании, в недрах которой родились столь модные сегодня в интеллектуальных европейских кругах слова, как «ситуационизм» и «психогеография». Автора «La société du spectacle» звали Ги Дебор и он нещадно изгонял любого из рядов SI за использование слова «ситуационизм». Дебор считал, что можно – и нужно – быть «ситуационистом», но разнородные взгляды, которых придерживается член SI, ни в коей мере не могут укладываться в уютный гробик теории или даже идеологии. Если смысл «психогеографии» заключается в том, чтобы, пересекая современный западный город, оказываться в «ситуациях» (или даже создавать «ситуации»), в которых концентрированное мгновенное переживание локуса, истории, социальных связей, психических состояний и так далее приводит к изменению содержания сознания психогеографа (а за ним и всего общества), то набор подобных ситуаций и толпа подобных ситуационистов никак не могут быть объединены на платформе некоего общего концептуализирующего знаменателя. Дебор был отчасти марксистом, он был одним из самых последовательных революционеров прошлого столетия, но еще большим он был индивидуалистом. Лет сто назад в Европе его так бы и назвали: анархист-индивидуалист.
