– Присаживайтесь, – предложила хозяйка.
Отошла на шаг к дивану, взяла с него большую чертежную папку и, замявшись на пару мгновений, словно решаясь на что-то, шагнула к присевшему на стул Антону и положила ее перед ним.
– Я хотела показать вам это… – сказала она, открывая папку, взяла лежавший сверху рисунок и протянула ему.
Увидев рисунок, Северов на какой-то миг окаменел, вглядываясь в портрет, который держал в руках, и желваки заходили у него на скулах.
– Кто рисовал этот портрет? – спросил он немного охрипшим от сдерживаемых эмоций голосом, заранее зная ответ.
– Вот еще… – протянула ему следующий рисунок Аня и ответила, когда тот взял лист у нее из пальцев. – Это я нарисовала. Давно. Очень. – И протянула ему еще один рисунок.
– Дед… – справляясь с эмоциями, тихо произнес Антон.
– Да, Константин Григорьевич, – кивнула Аня, протягивая ему еще один портрет. – Он очень любил вас, – печально улыбнулась она. – И ужасно переживал, что в столь страшное, разрушительное время вы находитесь на переднем рубеже защиты разваливающейся страны, умирающего строя. Переживал, что профессия, которую вы избрали, смертельно опасна и зависит от руководящих вами командиров, среди которых попадаются не всегда честные и сильные духом люди, и обязательно найдется кто-то из таких, кто готов отдавать предательские приказы, разменивая жизни солдат и офицеров, будучи финансово замотивирован в ухудшении ситуации в стране и полном ее развале, став откровенным предателем или тупо беспринципно жадным. Он очень в вас верил и гордился, нисколько не сомневаясь, что ваша внутренняя нравственная и духовная сила не позволит вам выполнять преступные приказы. И переживал от этого еще больше, понимая все очевидные последствия такого решения. Я передаю его слова практически дословно, хорошо запомнила то, что он тогда говорил и часто повторял.
– Откуда вы его знаете? – спросил Северов, успешно справившись с эмоциями, вернее, прекрасно их контролируя.
– Мы были соседями по коммуналке, – пояснила Аня. – Вы меня, конечно, не помните, мне тогда было всего четырнадцать лет, такая худая, испуганная девочка. Я видела вас всего лишь два раза. Первый – когда вы долго сидели с Константином Григорьевичем в его комнате, о чем-то напряженно беседуя, а я приносила вам чай и пирожки. А второй – когда вы забежали к нему всего на полчаса между какими-то там командировками и были такой возбужденный, веселый, чем-то невероятно взбудораженный, а мы с Константином Григорьевичем готовили вместе на кухне. У меня фотографическая память, я запомнила вас, потом нарисовала портрет по памяти и отдала его Константину Григорьевичу. Он повесил его на стене в комнате и уверял меня, что он ему очень нравится, – и протянула Северову еще один листок, – вернее, два портрета. Этот показался мне менее удачным.
– Похож, – дернул уголком губ Северов, глядя на изображение своего молодого, улыбающегося лица.
– Константин Григорьевич был для меня очень родным и близким человеком, – призналась Анна. – В тот момент единственным родным и близким. Он спас меня в самом прямом смысле, спас мне жизнь. Когда мы встретились, я была маленькой, напуганной, совершенно потерянной девочкой, переживавшей ужасную трагедию, потеряв самых близких и родных людей. Мне было так страшно и так больно, что у меня в душе все кричало постоянно, без остановки от этой жуткой боли и страха. И никому до меня не было никакого дела. Константин Григорьевич сразу увидел и понял мое состояние и сумел обогреть, исцелить, взял под свою опеку и душевную заботу. Он напоминал мне дедушку Анисима: такой же светлый человек, с таким же неподражаемым, великолепным чувством юмора и искристой какой-то иронией. Он увлек меня новым интересным делом, заворожил рассказами об истории русского костюма и дал мне то, за что я смогла ухватиться всей душой и увлеченностью и выбраться из отчаяния. – Она замолчала, захваченная нахлынувшими воспоминаниями. Отвернулась, торопливо смахнув неудержавшуюся слезинку.
Помолчала, выдохнула, снова повернулась к Антону, улыбнувшись сквозь грусть:
– Я его очень любила. Константин Григорьевич был мне по-настоящему близким человеком. И другом.
– Я вас помню, – произнес Северов ровным голосом, не окрашенным эмоциями. – Не узнал, конечно, вы сильно изменились, но я помню маленькую худенькую девочку с огромными зелеными глазищами. Да и дед про вас рассказывал с такой теплотой, сетовал на ваших родственников и все переживал за вас.
– Он такой был, да, – кивнула, улыбаясь, сдерживая вновь подкатившие слезы, Аня. – Переживал за всех родных и близких.
– Я могу это оставить себе? – спросил Антон, колыхнув листами, которые держал в руках.
– Да, конечно. Я часто рисовала Константина Григорьевича, у меня много его портретов. Выбирайте те, которые вам нравятся, я могу отнести их багетчику, с которым сотрудничаю, он сделает рамки, и вы сможете повесить их у себя, если захотите. А я попробую нарисовать в красках его портрет специально для вас, у меня есть много набросков и портретов в карандаше, – и уточнила на всякий случай: – Если вы захотите, конечно.
– Спасибо, – проникновенно поблагодарил Северов, уверив: – Я захочу. Очень. – Перевел взгляд на рисунки в руках, помолчал и предложил: – Давайте поедем. А по дороге вы мне расскажете про деда. Хорошо?
– Хорошо, – согласилась Анна.
Пока ехали по городу, все молчали и молчали, каждый справляясь со своими потревоженными и неожиданно хлынувшими потоком воспоминаниями, а когда покинули пределы города и вырулили на нужную трассу, Аня, не ожидая просьб и напоминаний Северова, заговорила тихо, с ноткой печали, которую не могла сдержать, как ни старалась, отчего тон ее рассказа получился каким-то исповедальным:
– Я тогда не могла спать. Делала вид, что сплю, замирала и ждала, когда дедушка с бабушкой заснут. Выбиралась из кровати, одевалась в темноте и, взяв все необходимое для рисования, тихонько пробиралась из комнаты в кухню и рисовала за нашим кухонным столом. Во вторую такую мою вылазку меня и обнаружил Константин Григорьевич…
– Здравствуйте, милая девушка, – улыбнулся ей замечательной, очень доброй улыбкой незнакомый пожилой мужчина и представился: – Меня зовут Константин Григорьевич, я ваш сосед по этому беспокойному жилищу.
– Здрасте… – кивнула она и представилась: – Анна.
Подумала, встала, подошла и протянула ладошку для рукопожатия.
– Очень приятно, – пожал он предложенную тонкую ручку. – Вы что-то рисуете? Можно ли мне посмотреть?
Аня не торопилась отвечать, снова подумала, всматриваясь в лицо этого человека, и опять кивнула. Константин Григорьевич внимательно, вдумчиво и неторопливо рассматривал ее рисунки и вынес свой вердикт:
– Совершенно определенно, что у вас, Анечка, мощный талант и расположенность к живописи. – И спросил, хитровато прищурившись: – Хотите жареной картошки? Я делаю изумительную картошку, вам понравится.
– Хочу, – кивнула она в третий раз.
