– Как же ты жить-то будешь, блаженная?
И так сама пугалась этой будущей страшной жизни правнучки, что принимала определенные меры к предотвращению той самой нелегкой жизни, что, по ее мнению, ожидала Анюту.
Учила готовить, консервировать овощи, варить варенья, делать сухие заготовки из грибов и ягод, серьезно учила пекарскому делу и ведению хозяйства и обязательно шить-вышивать.
– Зачем? – спрашивала Аня, не очень довольная, что ее отвлекают на всякую ерунду от самого главного в жизни занятия. Но никогда не спорила с бабулей.
– Затем, – твердо пресекала Муся все попытки правнучки отлынивать от постижения ее важной науки и поясняла: – Жизнь – она, знаешь, не роза лепестковая, так вдарит и закрутит порой, что только держись да трудись, чтобы выжить. А держаться и выживать всегда легче, когда что-то умеешь толковое делать и знаешь, куда руки приложить. Художник – дело хорошее, но когда голод приходит или времена лихие, страшные, то о картинах и художествах вспоминают в последнюю очередь, а прокормить себя надо уметь.
Аня не возражала, училась премудростям и навыкам бабули, чтобы ту не расстраивать, тем более что лихие тяжелые времена, которых так опасалась бабушка Муся, пришли и наступили гораздо раньше того ожидаемого призрачного будущего, как говорила та же Мусечка: «нас не спросивши», ударив по стране девяностыми, революционными годами.
Вот тогда-то и выяснилось, что у мамы Виктории одна из самых выигрышных профессий по тем нелегким временам – специалиста газодобывающей отрасли. Кто бы мог подумать. Но, для того чтобы хорошо зарабатывать и проявить себя в этой отрасли, Виктории Юрьевне пришлось подписать контракт и уехать на несколько лет на Север, где базировалась основная газодобывающая промышленность страны, правда, на весьма высокую стартовую должность.
Север в девяностые – это была еще та засада.
Но, как ни странно, изнеженная жительница культурной столицы, немного рафинированная и избалованная, Виктория оказалась достаточно толковым руководителем, проявила незаурядные способности, жесткий характер и… в третий раз вышла замуж за коллегу из Питера.
Анисим Прохорович очень тяжело перенес развал Союза, восприняв этот предательский акт как глубоко личную трагедию. И последовавшие за этим события воспринимал как смерть своей любимой страны в страшной агонии.
Будучи убежденным патриотом Родины и человеком честным и искренним в своих убеждениях, он терялся и недоумевал, наблюдая, как разом исчезла куда-то людская благовоспитанность, нравственность, добропорядочность, уступив место низменным инстинктам, звериному, ненасытно жадному, темному, хлынув из людей со всех углов и щелей, открывая дорогу порокам всех мастей и объявляя вседозволенность.
Дед не мог слышать и смотреть по телевидению потоки зловонной грязи, полившейся со всех сторон на историю его страны, на выдающихся деятелей Советского Союза. И самое гнусное, что больше всего ранило его, – это принижение, низвержение победы советского народа в войне, инсинуации разного толка и откровенное вранье, которое распространяли о войне, о ее героях, о них, солдатах, прошедших и выигравших эту страшную бойню.
Он переживал настолько остро и настолько болезненно общую людскую деградацию, гибель своей страны и всего светлого, что было в ней, что серьезно заболел, как-то всего за пару лет превратившись из бодрого жизнерадостного человека в немощного, старенького и растерянно-беспомощного. Бабушка Муся и Анечка ухаживали за ним, оберегали как могли, старались подбодрить, поддержать морально, но он становился все слабей день ото дня, растеряв безвозвратно свой природный оптимизм, лишь подшучивал иронично над своей физической немощью. И однажды очередная «Скорая» увезла Анисима Прохоровича в больницу, из которой тот не вернулся домой, умерев через пять дней.
Смерть любимого мужа в одночасье подкосила бабушку Мусю, которая в один момент резко сдала, словно кто-то выдернул из нее прочный жизненный стержень. Начала хворать всерьез и тяжело, почти слегла, и каждую ночь Аня слышала, как бабушка разговаривает с любимым Симочкой, как она называла деда, и все успокаивает его, что, мол, скоро придет. Просила, чтобы он там не маялся, не волновался. И, заткнув рот кулачком, чтобы не потревожить бабушку, Анечка плакала в подушку, слушая этот разговор бабулечки с любимым.
На похороны деда из неведомых краев, как всегда стремительная, излучавшая энергию, великолепная и какая-то совершенно заграничная, приехала тетушка Александра. И, когда на поминках Милана Анисимовна поделилась с дочкой, что они с отцом приняли решение забрать бабушку Мусю и Анечку к себе, та посмотрела на мать и прямолинейно поинтересовалась:
– Я так понимаю, что вы хотите, чтобы она побыстрей умерла?
– Да что ты такое говоришь, Саша? – возмутилась Анина бабушка.
– То есть, – очень жестким тоном отчитала Александра родную мать, – вы хотите выдернуть Мусю из зоны ее безопасности и комфорта, из квартиры, в которой они прожили с дедом десятки лет, в которой даже родные стены помогают, где все устроено и налажено так, как ей удобно и нравится, из привычной жизни и перевезти к себе в коммуналку, чтобы привыкшая каждый день принимать по утрам душ Мусечка стояла в очереди в общую ванную и туалет и стала приживалкой в уголке одной из комнат?
– Но… – растерялась Милана Анисимовна такой трактовке их с мужем благих намерений, – мы же хотим как лучше. Она же почти слегла, мы с Юрой к ним с Аней переехать не можем, это будет ужасно неудобно всем.
– А так будет неудобно только ей и Анечке, – кивнула понимающе головой Александра, смутив окончательно мать своей прямотой. – Вы мало думали об их с Аней жизни и удобстве, никогда не спрашивая Мусю, как ей приходится с маленьким ребенком, и не предлагая своей помощи ни в чем. И сейчас снова намерены сделать так, как удобней вам, мало заботясь о ней самой и о ребенке.
– Никто не хочет делать хуже для бабушки! – недовольная и задетая за живое такой жесткой отповедью дочери, резко отрезала Милана Анисимовна.
– В таком случае не трогайте ее, дайте Мусечке спокойно дожить там, где ей хорошо. И Аню не трогайте и не дергайте, пусть будет возле бабушки. А с остальным я разберусь.
И разобралась, найдя через свои каналы замечательную медсестру-сиделку, которая ухаживала за бабулей, делала ей уколы, поднимала с постели и очень здорово с ней ладила. И домработницу Аглаю Васильевну, приходившую к ним три раза в неделю, занимавшуюся теперь их хозяйством.
Но никакой заботой и прекрасным медицинским обслуживанием было уже не остановить неотвратимость ее ухода. Бабуленька Муся умерла через год после смерти мужа. Ушла мирно и тихо – ночью во сне.
Собиравшаяся утром в школу Анечка старалась делать все тихонечко-тихонечко, чтобы не разбудить заснувшую бабушку, которая редко теперь нормально спала ночами, лишь к утру обычно начиная немного подремывать. А когда вернулась из школы, обнаружила дома плачущую Аглаю Васильевну, от которой узнала, что Мусечка – ее любимая, ее родненькая, самая замечательная Мусечка на свете – не спала и не дремала утром, а была уже мертва, когда Аня тихо и осторожно одевалась-собиралась.
