Такое же, но только обратное соотношение можно найти в том процессе, каким эти два явления развивались с течением времени. Начиная с 1826 г. число самоубийств непрестанно возрастает, а рождаемость сокращается. С 1821 по 1830 г. на 10 000 жителей приходилось 308 рождений, в течение периода 1881–1888 гг. цифра эта понизилась до 240, и за весь этот промежуток сокращение числа деторождений не прекращалось. В то же самое время нельзя не заметить, что семья стремится все сильнее и сильнее распылиться и разбиться на отдельные части. С 1856 по 1886 г. число хозяйств в круглых цифрах возросло на 2 000 000; правильно и непрерывно увеличиваясь, это число с 8 796 276 поднялось до 10 662 423, хотя за тот же промежуток времени население увеличилось только на 2 млн. Отсюда ясный вывод, что каждая семья должна насчитывать меньшее число членов.
Итак, факты далеко не подтверждают обыденного мнения, что самоубийства вызываются главным образом тяготами жизни; наоборот, число их уменьшается по мере того, как существование становится тяжелее. Вот неожиданное последствие мальтузианизма, которого автор его, конечно, не предполагал. Когда Мальтус рекомендовал воздержание от деторождения, то он думал, что по крайней мере в известных случаях это ограничение необходимо ради общего блага. В действительности оказывается, что воздержание это является настолько сильным злом, что убивает в человеке самое желание жить. Большие семьи вовсе не роскошь, без которой можно обойтись и которую может себе позволить только богатый; это насущный хлеб, без которого нельзя жить. Как бы ни был беден человек, во всяком случае самое худшее помещение капитала – и притом с точки зрения чисто личного интереса – это капитализация части своего потомства.
Этот вывод вполне согласуется с тем, к которому мы пришли выше. Чем объясняется влияние размеров семьи на число самоубийств?
В данном случае нельзя прибегнуть для объяснения этого явления к помощи органического фактора, потому что если совершенное бесплодие является главным образом последствием физиологических причин, то нельзя сказать того же про недостаточную плодовитость, которая чаще всего носит добровольный характер и диктуется известным настроением умов. Больше того, размер семьи, как мы его определили, зависит не исключительно от рождаемости; мы видели, что там, где мало детей, могут играть роль иные факторы и, наоборот, большое число детей может оказаться безрезультатным, если дети фактически и последовательно не принимают участия в жизни семейной группы. Поэтому данное предохраняющее свойство можно скорее приписать чувствам sui generis родителей к своим непосредственным потомкам. Наконец, эти чувства сами по себе нуждаются в некотором определенном состоянии семейной обстановки, для того чтобы проявить себя вполне; они не могут быть сильными, если семья лишена внутреннего единства. Следовательно, именно в силу того, что характер семьи меняется в зависимости от ее размеров, число составляющих ее элементов оказывает влияние на наклонность к самоубийству.
Сплоченность какой-либо группы не может уменьшиться без того, чтобы не изменилась ее жизненная сила. Если коллективные чувства обладают исключительной энергией, то это происходит потому, что та сила, с которой каждое индивидуальное сознание переживает их, отражается на всех остальных членах. Интенсивность этих чувств находится в прямой зависимости от числа переживающих их совместно индивидуальных сознаний. Здесь мы находим объяснение тому обстоятельству, что, чем больше толпа, тем более склонны разыгрывающиеся в ней страсти принять насильственный характер. Таким образом, в небольшой семье общие чувства и воспоминания не могут быть особенно интенсивны, ибо здесь нет достаточного числа сознаний для того, чтобы представить их себе и усилить их путем совместного переживания. Внутри такой семьи не могут создаться твердые традиции, служащие связующей целью для членов одной и той же семейной группы: подобные традиции переживают первоначальную семью и передаются от поколения к поколению. Кроме того, небольшая семья неизбежно отличается недолговечностью, а никакой лишенный длительности союз не может быть прочен. В нем не только слабо развиты коллективные состояния сознания, но самое число этих состояний очень ограничено, потому что существование их обусловливается той живостью и энергией, с которой передаются различные взгляды и впечатления от одного субъекта к другому; с другой стороны, самый обмен мыслей тем быстрее совершается, чем большее число людей в нем участвует. В достаточно обширном обществе этот круговорот мыслей происходит безостановочно, ибо всегда имеются соперничающие между собой социальные единицы; в противном случае их сношения могут носить только перемежающийся характер, и даже бывают такие моменты, когда всякая общая жизнь прекращается. Точно так же, когда семья ограничена по своему объему, то в каждый данный момент вместе оказываются только очень немногие члены, семейная жизнь едва влачит свое существование и бывают моменты, когда домашний очаг совсем пуст.
Но если мы говорим о той или иной группе, что в ней меньше общей жизни, чем в какой-нибудь другой, то мы тем самым указываем, что она менее проникнута, менее захвачена общим духом; ведь жизнеспособность и энергия того или иного социального тела является только отражением интенсивности окружающей его коллективной жизни. Данное социальное тело тем более едино и способно сопротивляться, чем активнее и длительнее общение между его членами. Поэтому мы можем следующим образом дополнить предлагаемый нами вывод: поскольку семья является мощным предохранителем от самоубийства, она тем лучше оказывает свое воздействие, чем сильнее ее сплоченность.
V
Если бы статистические исследования не ограничивались только недавним прошлым, было бы легко показать с помощью того же метода, что закон этот приложим и к политическому обществу. История говорит нам, что самоубийства вообще редко случаются в молодых обществах
[5], стоящих на пути к развитию и концентрации, и что, напротив, число их увеличивается по мере того, как растет общественный распад.
В Греции и Риме самоубийство выступает на сцену вместе с разрушением организации древней общины, и его прогрессивное развитие отмечает вместе с тем последовательные стадии упадка. То же влияние можно наблюдать и в Оттоманской империи. Во Франции накануне революции общественные неурядицы, вызванные разложением старой социальной системы, привели, по свидетельству писателей того времени, к быстрому повышению числа самоубийств
[6].
Однако и независимо от свидетельств истории статистика самоубийств, хотя она и не заходит в прошлое дальше последних семидесяти лет, доставляет нам некоторые доказательства этого положения, – доказательства, преимуществом которых по сравнению с показаниями историков является большая точность.
