Повариха заварила чай и первой подала чашку Шарлотте.
– Как сейчас чувствует себя наша хозяйка?
– О, с ней все в порядке, – ответила Шарлотта. – Она легла в постель, приняв настойку опия. И теперь, вероятно, крепко спит.
– А джентльмены?
– Папа с князем Орловым в гостиной пьют бренди.
Кухарка тяжко вздохнула.
– Грабители в парке, суфражистки при дворе… Куда катится этот мир?
– Грянет социалистическая революция, – изрек Притчард. – Попомните мои слова.
– Нас всех перережут прямо в постелях, – мрачно закивала повариха.
– А что имела в виду суфражистка, заявив, что король пытает женщин? – спросила Шарлотта и выразительно посмотрела на Притчарда. Он уже не раз просвещал ее по поводу вещей, о которых ей знать не полагалось.
– По всей видимости, насильственное кормление, – ответил он. – Говорят, это больно.
– Насильственное кормление?
– Да, когда они объявляют голодовку и отказываются принимать пищу, ее заталкивают помимо их воли.
– Но как такое возможно? – недоумевала Шарлотта.
– Есть несколько способов, – ответил Притчард, всем своим видом показывая, что не станет вдаваться в подробности. – Например, можно ввести трубку через ноздрю.
Одна из младших горничных захлопала ресницами.
– Интересно, а чем же они их кормят?
– Я бы влил горячего супчика, – сказал Чарлз.
– Просто не верится! – все еще поражалась Шарлотта. – Зачем этим женщинам голодать?
– Форма протеста, – объяснил Притчард. – Сильно осложняет жизнь тюремному начальству.
– Тюремному? – Чем дальше, тем больше вопросов возникало у Шарлотты. – А за что их посадили в тюрьму?
– За разбитые окна, за изготовление бомб, просто за нарушение общественного порядка…
– Но чего они этим добиваются?
Наступило молчание, поскольку до слуг дошло, что хозяйская дочка понятия не имеет, кто такие суфражистки.
Наконец Притчард сказал:
– Они требуют избирательного права для женщин.
– А-а, – протянула Шарлотта, пытаясь сообразить, было ли ей известно, что женщины не могут голосовать. И не сумела с уверенностью ответить себе на этот вопрос. О подобных вещах она вообще никогда не задумывалась.
– Мне кажется, этот разговор может завести нас слишком далеко, – решительно вмешалась миссис Митчелл. – Негоже вам, мистер Притчард, внушать миледи вздорные идеи. У вас могут быть неприятности.
Но Шарлотта знала, что Притчарду никакие неприятности не грозили, ведь он был практически другом ее отца.
– Странно, почему им так хочется голосовать на выборах, не понимаю, – сказала она.
Раздалась трель, и все непроизвольно вскинули головы к специальной доске, где размещался набор предназначенных для разных целей колокольчиков.
– Это входная дверь, – сказал Притчард. – В такое-то время! Странно.
Он натянул плащ и вышел.
Шарлотта осталась, чтобы допить чай. Суфражистки удивляли и пугали ее одновременно, но ей все равно хотелось узнать о них побольше.
Вернулся Притчард.
– Кухарка! Блюдо сандвичей, пожалуйста, – сказал он с порога. – Чарлз, будьте любезны, подайте в гостиную сифон со свежей содовой.
Сам же принялся укладывать на поднос тарелки и салфетки.
– Не томите же! Кто это? – спросила Шарлотта.
– К нам пожаловал джентльмен из Скотленд-Ярда, – ответил Притчард.
Занятно, что голова Бэзила Томсона, покрытая редеющей светлой шевелюрой, имела форму пули. Прочими его отличительными чертами были густые усы и пронизывающий взгляд. Уолдену доводилось слышать о нем прежде. Сын архиепископа Йоркского, Томсон получил блестящее образование в Итоне и Оксфорде, долгое время служил комиссаром по делам туземцев в министерстве колоний и даже какое-то время занимал пост премьер-министра в правительстве Тонга
[15]. Вечно стремившийся к переменам, он затем был преуспевающим адвокатом, инспектором управления тюрем и начальником Дартмурской тюрьмы, где снискал себе репутацию человека скорого на расправу с бунтовщиками. Логическим продолжением карьеры стал интерес к работе полиции, и теперь Томсон считался лучшим экспертом по части пестрой преступной среды Ист-Энда, где водилось немало революционеров. И этот опыт помог ему продвинуться на руководящие позиции в особом отделе Скотленд-Ярда – то есть в английском эквиваленте тайной полиции.
Уолден предложил ему сесть и приступил к рассказу о событиях прошедшего вечера. При этом он украдкой наблюдал за Алексом. Молодой человек казался внешне совершенно спокойным, но лицо его побледнело, он постоянно прикладывался к бокалу с бренди, а левая рука ритмично сжимала подлокотник кресла.
Томсон прервал рассказ Уолдена вопросом:
– Когда экипаж подъехал, чтобы забрать вас, разве вы не заметили отсутствия лакея?
– Конечно, заметил, – ответил Уолден. – Я спросил у кучера, где он, но тот, как мне тогда показалось, меня не расслышал. А потом, поскольку у подъезда дворца творился настоящий хаос и моя дочь просила поторопиться, я решил отложить разбирательство до возвращения домой.
– На это, несомненно, и рассчитывал злодей. Крепкие же у него нервы! Однако продолжайте, пожалуйста.
– Карета внезапно остановилась посреди парка, и какой-то мужчина снаружи открыл дверь.
– Как он выглядел?
– Высокий. Половину лица скрывал шарф или нечто в этом роде. Волосы темные. И горящие пронзительные глаза.
– В момент совершения преступления глаза горят почти у всех, – заметил Томсон. – А ваш кучер не сумел разглядеть его получше?
– Нет. Тогда на преступнике была шляпа, и все происходило почти в полной темноте.
– Гм-м. И что случилось потом?
Уолден глубоко вдохнул. Там, в парке, он поначалу не столько испугался, сколько рассвирепел, но сейчас, оглядываясь назад, испытывал подлинный страх, воображая, что могло случиться с Алексом, Лидией или Шарлоттой.
– Леди Уолден закричала, – продолжил он, – и, как ни странно, это подействовало на бандита. Возможно, он не ожидал, что в экипаже есть женщины. Но как бы то ни было, он промедлил. – «И хвала Господу, что не выстрелил сразу», – подумал Уолден. – Я успел нанести ему удар шпагой, заставив выронить пистолет.
– Вы сумели серьезно его ранить?
– Не думаю. В ограниченном пространстве у меня не было места для хорошего замаха, да и сама шпага не отличается остротой. Но кровь ему я пустил, это точно. Жаль, что не удалось снести мерзавцу голову с плеч!
