Правильно понимая место практической деятельности в истории общества, Лукач особо отмечал, что материальная практика и труд – основные категории марксистской философии, и посредством категории практической деятельности связывал общество с природой, стремясь при этом создать онтологию общественного бытия: «Понятие труда – ключевой момент моего анализа», «следуя идеям Маркса, я полагаю онтологию самой философией, но философией на базисе истории, <… > сущность человеческого общества состоит в целенаправленных действиях человека, т. е. в труде. Это и главная новая категория, поскольку она вмещает в себя все остальное»
[111]. Комментарии Лукача невольно напоминают о знаменитом изречении Маркса: «Вся общественная жизнь является по существу практической»
[112]. Придя к вышеперечисленным выводам, Лукач вернулся к идеям Маркса, восстановил изначальный облик исторического материализма и открыл для философии новый мыслительный горизонт.
Однако вместе с тем Лукач сделал шаг назад: определил онтологию вообще, или онтологию природы, предпосылкой и основой онтологии общественного бытия. На его взгляд, «предпосылкой онтологии общества является общая онтология», «онтология общественного бытия может строиться только на основе онтологии природы». «Только на базе онтологии диалектического материализма исторический материализм может обрести научное подтверждение своей внутренней необходимости и достоверности».
Лукач провел жесткую критику сталинской философии. Характеристика основополагающих принципов исторического материализма, предложенная Лукачем, действительно отличается от сталинской и достигает новой границы – онтологии общественного бытия. Однако в своем понимании взаимосвязи между историческим и диалектическим, а также диалектическим и естественнонаучным материализмом Лукач поразительным образом пришел к единому мнению со Сталиным. А именно: в конечном счете Лукач утверждал диалектический материализм в качестве основы исторического материализма, в то же время превращая первый в онтологию природы. Таким образом, естественнонаучный материализм и онтология природы, которые Маркс критиковал, у Лукача неожиданно оказываются предпосылкой и базисом марксистской философии.
Это в самом деле трагедия теории, которая, возможно, не должна была бы случиться с Лукачем, но все же произошла. И основной причиной происшедшего послужило то, что в своем мышлении Лукач никак не мог расстаться с генетическими методами исследования, основанными на принципе первичности времени. Сформировав, таким образом, методологическую базу, он полагал постижение существующего единства трех важных видов бытия – неорганической природы, органической природы и человеческого общества – «их взаимного следования друг из друга в великих необратимых процессах бытия мира центральным пунктом онтологической саморефлексии»
[113]. В связи с этим нетрудно понять, почему Лукач в конечном счете утверждал онтологию природы в качестве предпосылки и основы онтологии общественного бытия.
В истории нередко происходит следующее удивительное явление: какая-либо теория или вся философская доктрина великого мыслителя лишь после его смерти, спустя долгое время по-настоящему демонстрирует свою внутреннюю ценность, вновь обращая на себя взоры. Такова была историческая судьба онтологии практической деятельности, созданной и предложенной Марксом в середине XIX века – «онтологии общественного бытия, которую до Маркса никто и никогда так всесторонне не исследовал»
[114]. Однако долго еще после своего появления эта новая онтология не встречала внимания и понимания, что в результате породило внутренний изъян в традиционной методической литературе, посвященной марксизму. И изъян этот был фундаментальным.
Исторические движения XX века, развитие практики, науки и философии выявили значимость марксовой онтологии практической деятельности, помогли людям заново осознать современность и нынешний смысл философии Маркса. Лукач писал: «Если сейчас люди, исходя из феномена бытия, попытаются действительно осмыслить мир, то единственный возможный путь к этому – возрождение марксистской онтологии», которая, разумеется, – не онтология природы, но онтология практической деятельности, или онтология человеческого существования.
Глава шестая
Диалектическое отрицание и отрицательная диалектика: учение Маркса в новом прочтении
Кажется, вся методическая литература, посвященная марксизму, объясняет отрицание отрицания как цепочку из трех вещей или как этап естественного развития вещи. И в качестве классического доказательства закона отрицания отрицания приводятся описания из «Анти-Дюринга» – примеры диалектических переходов: пшеничное зерно – растение – пшеничное зерно, общественная собственность – частная собственность – общественная собственность, стихийный материализм – идеализм – современный материализм. Вопрос в том, что диалектика – не совокупность действительных примеров: понимание закона отрицания отрицания, достигнутое на основании живых вещественных доказательств, поверхностно.
Заново интерпретировав произведения Маркса, Энгельса и Ленина, можно осознать следующее. Закон отрицания отрицания, относящийся к материалистической диалектике, предназначается не для описания цепочки из любых трех вещей, явлений или этапов их естественного развития, но для обозначения неизбежных процессов и тенденций, присущих развитию любой вещи – переход от потенции противоречия к обострению, активному противостоянию и, наконец, к разрешению этого противоречия, появлению новой вещи.
Еще важнее, что в истории человечества эти неизбежные процессы и тенденции развития предстают в качестве отрицательной диалектики.
Диалектическое отрицание и отрицание отрицания
Впервые в истории философии Кант решительно внедрил идеологию отрицания отрицания в область мышления, полагая, что «каждый класс содержит <… > [по] три категории, <… > третья категория возникает всегда из соединения второй и первой категории того же класса»
[115]. Изучив кантову таблицу категорий, можно заметить, что его двойному отрицанию как форме сверхопытной категориальной структуры уже присуща логика движения мысли от утверждения к отрицанию, а затем – к отрицанию отрицания. Гегель высоко оценил схему мышления, предложенную Кантом, и считал, что «большое инстинктивное чутье понятия [диалектики] видно в том, что Кант говорит: первая категория положительна, вторая есть отрицание первой, третья есть синтетическая, составленная из обеих. Хотя тройственность <… > здесь встречается снова лишь как совершенно внешняя схема, она все же скрывает в себе абсолютную форму, понятие»
[116].
