Книги же, которые я писал годами, болтаясь и трепеща как флюгер в бурю на границе реальности и метафизики, книги, которые мне самому было интересно читать, не продавались вообще.
Когда я понял, что написал достаточно и начал повторяться, — забросил писанину и начал готовиться к отъезду.
Позаботился о том, что будет с моим жильем во время моего отсутствия. Отключил электричество и водоснабжение. Заключил долголетний договор с Немецким банком о регулярных переводах с моего счета налога на собственность, страховых взносов и ежемесячных платежей в солидарную кассу собственников квартир нашего дома. Господин Шмидт, мой литературный агент, согласился за небольшую плату раз в квартал заходить в квартиру и проверять, все ли в порядке, а также следить за платежами и почтой. Я оставил ему пять тысяч франков — для доплаты в случае необходимости.
…
Город встретил меня знакомой суетой на перронах, розовыми огнями стерильной и уютной аптеки, оранжевыми и синими обложками комиксов на витрине книжного магазина, ленивой зевотой шоферов такси, изнывающих от безделья в длинной очереди машин на привокзальной площади, изрядно попорченным голубями памятником борцам за что-то, давно позабытое человечеством, запахом жареных сосисок, сладкой горчицы и пива, источаемым киосками, в которых кроме сосисок и пива продавали картофельный салат, кока-колу и жареную колбасу, ревом моторов и ядовитыми выхлопами дизельных автомобилей, несмотря на многочисленные протесты зеленых, так и не запрещенных городскими властями, резко и громко каркающими воронами, по-хозяйски расхаживающими по тротуарам, и невыносимым скрежетом трамваев.
Силуэт города за время моего отсутствия изменился. В центре построили несколько импозантных небоскребов и сияющих разноцветными огнями торговых центров. Здания эти город не украсили, а превратили в пародию на давно навязший в зубах стереотип западного мегаполиса. Бесследно исчезли многие старинные одно- и двухэтажные дома, которые мне так нравились когда-то. На их месте появились современные бетонные здания, как будто пытающиеся новизной и дерзостью своих форм оправдаться перед кем-то за уничтожение прежней застройки, и в начале девяностых годов двадцатого века все еще сохранявшей приметы довоенного шика.
Прохожие… почему-то то и дело останавливались и подолгу смотрели на меня невыразительными немигающими глазами андроидов. Узнавали автора бестселлера? Вряд ли. Столько лет прошло… Скорее реагировали так на мой экзотический костюм в стиле «гуачо», который я приобрел в Аргентине лет пятнадцать назад. Широченные иссиня-черные штаны и сюртук с вышивками. И на перуанскую кожаную шляпу.
В самих фигурах обитателей города было что-то неприятное. Неживое. Что-то от неуклюжих кукол, имитаций человека. Были ли они уродливыми? Нет. Но они были предсказуемыми. Так же как и их лица, мнения и судьбы.
Люди не меняются за четверть века. Только стареют, деревенеют. Скрытая ненависть и зависть ко всему чужеземному, непонятному, необычному — была и осталась их сутью.
И среди этих людей ты хочешь доживать свою жизнь?
…
На прохожих старался больше не смотреть. Шел и по старой привычке фотографировал глазами все, что видел. Редкие лужи и отражающиеся в них огни, синеватый, почти враждебный свет высоких фонарей, мигающие рекламные вывески, как всегда слишком конкретные, без полета и таланта, фасады, напоминающие тяжелую артиллерию, пугающе крутые скаты крыш с маленькими окошками, из которых смотрели на мир мертвыми глазами глиняные кошки, слепящий, холодный свет фар…
Шел и слушал какофонию большого города, скрежет и лязг его зубов, его стоны и всхлипы.
Многое было мне незнакомо, непонятно… Например, зачем на улицах поставили розовые колонны? Их можно было потрогать, им можно было задать вопрос. Но могли ли они отвечать на вопросы? Не знаю. Выглядели они величественно, что-то было в них сакральное… но уважением среди местного населения они явно не пользовались. Я видел, как собаки поднимали на них лапу, а их хозяева им не мешали. Городские мальчишки плевали прямо в их неестественно улыбающиеся голографические лица. В одном из моих рассказов была такая колонна. Неужели?
…
Шел и отчаянно пытался понять, кто же я в этой неравнозначной паре — город и человек.
Какой я? Огромный, растянутый над городом до самых окраин пульсирующий пузырь, или только одинокий светлячок, ищущий безопасный цветок, чтобы напиться нектара и затем спрятаться под листиком?
Протекающая через город темная река или только камешек на ее берегу.
Какой, какой? Никакой.
В голове почему-то повторялась и повторялась фраза, которую когда-то слышал в телепередаче об одном затерянном в лесах канадском городе: «В сумерки медведи покидают лес, шныряют по улицам, прокрадываются во дворы многоэтажных домов и ищут корм в мусорных баках. Осенью они становятся опасными для человека».
В сумерки, в сумерки, в сумерки… Ищут, ищут, ищут. Медведи. Корм. Осенью.
Может быть и я — такое… вышедшее в осенние сумерки из глухой чащи собственной души, опасное для окружающих существо, давно потерявшее человеческий облик и превратившееся в гризли… Крадусь в ставший мне чужим мир. Мир бетона, выхлопных газов и неприветливых андроидов. Ищу свою старую берлогу.
…
Решил сделать небольшой крюк и пройтись по улице красных фонарей.
Тут вроде бы ничего не изменилось. Полураздетые женщины все так же сидели в застекленных витринах и назойливо демонстрировали свои достоинства. Редкие любители продажной любви слонялись от одной витрины к другой и глазели.
Подошел к одной, заинтересовавшей меня даме.
Над красавицей-мулаткой горела красновато-лиловая неоновая надпись «Летиция знает, что ты хочешь, и давно ждет тебя, загадочный незнакомец».
Долго на нее пялился.
Вначале Летиция кокетничала, поправляла волосы, моргала длинными накладными ресницами, изгибалась как змея… затем положила ногу на ногу, подтянула чулки и застыла… вероятно решила, что я не клиент, а праздный зевака. Сморщила коралловые губы и презрительно посмотрела на мои дорогие узконосые ботинки из крокодиловой кожи. Выругалась по-испански и ушла во внутренние помещения борделя. А передо мной неожиданно возник хмурый охранник или сутенер в кожаной куртке с меховым воротником. Накаченный бугай с рыжей бородой и наколками на пальцах. Он веско посмотрел на меня большими, на выкате, как будто стеклянными глазами, и пробурчал металлическим басом: «Не хочешь заходить — вали. Ты не на выставке собак. Не пугай девушек своей гнусной образиной».
Пока он говорил все это, в нем самом что-то трещало. Такой звук производили во времена моего детства заводные машинки.
Бугай провоцировал и оскорблял, потому что был уверен в том, что никаких шансов против него у меня не было. Он был на голову меня выше и раз в десять сильнее.
Полагалось ударить его в лицо кулаком. Он бы ловко схватил меня за кулак своей железобетонной лапой и раздавил его как гнилое яблоко, а затем повалил бы меня и начал бить ногами.
