«У вас у всех дырки вместо сердца — думал я. — Рыбаки засраные… Я тебе покажу “апломб”. В морге будешь проповеди русским художникам читать, сволочь…»
Приступ злобы, однако, прошел еще до того, как я увидел волнующуюся голубую водичку в бассейне.
Рядом с бассейном можно было принять душ, вода стекала в дырку в теплом кафельном полу. Я разделся, почему-то не стесняясь чужих людей, встал под душ, прополоскал рот, намылился душистым мылом…
Ко мне подошла госпожа Гизела и стала тереть меня мягкой трехцветной мочалкой. Я воспринял это как должное. Половые органы она мыла мне рукой. Быстро добилась эрекции… а потом, весело хохоча прыгнула в бассейн. Брызги образовали на мгновение вокруг ее фигуры огромную корону.
Господин Бенедикт плыл брассом… фыркал и шумно дышал… его правильно поставленная улыбка источала достоинство и доброжелательность.
…
Поплавали. Побрызгались. Почувствовали себя детьми.
Под водой госпожа Гизела тихонько ласкала меня, а я отвечал ей тем же.
Вышли из воды. Господин Бенедикт подал мне шелковый халат с дракончиками и помпончиками.
Ужинали на верхней застекленной веранде, уставленной кадками с неизвестными мне растениями. Ели норвежских омаров под каким-то соусом, пили легкое вино.
После ужина у меня состоялся «серьезный разговор» с господином Бенедиктом.
Госпожа Гизела деликатно молчала, только незаметно для мужа делала мне глазки и иногда как бы случайно распахивала свой умопомрачительный халатик. Под ним было только полупрозрачное черное белье сеточкой. Я возбуждался и нервничал.
Говорил собственно только господин Бенедикт.
Прежде чем я его тут процитирую, хочу спросить кое о чем читателя. Знаете ли вы, что самое трудное для эмигранта, плохо владеющего языком своей новой родины?
Уметь различать «серьезную» и «не серьезную» речь. Почувствовать, где правда, а где ирония, юмор, сарказм. Это и на родном-то языке не всегда легко, а на чужом — невозможно. Почему я спрашиваю?
Потому что то́, что сказал мне тогда господин Бенедикт, вовсе не было «серьезным разговором». И его «предложение» не было «серьезным предложением», а было скотским притворством, враньем, издевательством, ловушкой для высокопарного самовлюбленного дурака, для меня. И в этот капкан я всунул своё эго, свой уд и голову.
— Дорогой господин Ш., ваше искусство меня убедило… Я хочу заключить с вами коммерческое соглашение на год. Не буду бросать слова на ветер. У меня есть готовый бланк договора, остается только вписать в него ваше имя и подписать. Вот он. Но прежде чем это сделать, объясню вам кратко ваши обязанности. Вы должны будете прожить весь год, начиная с завтрашнего дня, у нас в галерее. Вам предоставляется оплачиваемый двухнедельный отпуск. Но только после того, как вы отработаете у нас, по крайней мере, шесть месяцев. Рабочий день ваш — с десяти утра до шести вечера. Главная обязанность — рисовать и помогать нам в галерее. Убирать и чистить будет прислуга, вам придется подменять нас во время отпуска, разговаривать с покупателями, помогать нам развешивать картины для новой экспозиции. Кроме того, вы обязаны предоставлять нам для продажи не менее восьми цветных рисунков размером не меньше А4 в месяц. Авторское право на эти изображения останется у вас, сами работы станут собственностью галереи. Я оставляю за собой право рекомендовать вам стиль, материал, технику и цветовую гамму ваших рисунков. Мы предоставляем вам для жилья отдельную комнату на третьем этаже виллы со всеми удобствами, даже с небольшой встроенной кухней. Рисовать вы можете в большом зале галереи. Материалы, краски, холсты предоставим вам мы. Кроме того, мы будем платить вам по две тысячи марок в месяц и оплатим все необходимые страховки. За каждый проданный рисунок вы будете получать премию в размере десяти процентов от продажной цены. Хочу еще заметить, что я не слепой и видел, как моя жена весьма фривольно заигрывала с вами, и вы на это отвечали так, как ответил бы любой другой на вашем месте. Заявляю вам официально, что и я и моя жена являемся свободными людьми и вольны делать в интимной сфере то, что каждому из нас приятно. Поэтому не стесняйтесь.
…
Разумеется, я подписал такой договор. И намотал на ус последнее поучение.
Мне показали мою комнату. Я остался ею доволен. Мне пожелали спокойной ночи и оставили меня в покое.
Я сел в кресло у окна и стал смотреть на ночной Кёльн. Видел хорошо освещенный собор, несколько высоких зданий, телебашню, какие-то трубы на горизонте, из которых валил пар.
Я не знал, что думать, что чувствовать.
Радоваться? Да. Но все это — и вилла, и бассейн, и галерея, и госпожа Гизела с ее ласками, и странный господин Бенедикт, и предстоящий год труда, и договор — казалось мне чем-то вроде бутафории. Какой-то игрой.
Да… может быть, и игра. Но договор — вот он. На прекрасной бумаге. И подписи, и цифра прописью…
К сожалению, все это и было игрой. Жестокой игрой богачей с бедняком. И договор наш был филькиной грамотой. Если бы я хотя бы удосужился тогда прочитать то, что подписываю… Но я доверял немцам.
Влез под атласное одеяло и задремал.
…
Но не заснул. Слишком был взволнован.
Через какое-то время дверь открылась и в комнату вошла женщина.
— Госпожа Гизела?
— Да, милый. Я пришла к тебе, чтобы провести с тобой ночь. Я принесла еще две рюмки абсента. Выпьешь?
Голос ее звучал как-то странно. Охрипла?
Мы выпили, я отвернул одеяло, и она нырнула ко мне… обняла меня крепко, схватила меня за член и засунула свой язык мне в рот… жадно целовала мне грудь и живот… взяла член в рот, массируя яички сильной рукой.
Я к таким энергичным ласкам готов не был и кончил через минуту.
И тут… в комнату вошел еще кто-то и зажег свет.
Это была госпожа Гизела!
А у меня в ногах сидел… скорчившись от гомерического хохота, господин Бенедикт… с моей спермой на напомаженных губах, в парике, в специальном бюстгальтере с накладными поролоновыми грудями, в шелковом халатике и женском белье.
Госпожа Гизела тоже начала смеяться. А потом вдруг закашлялась, надулась, как пузырь… и лопнула, оставив после себя только белые ошметки.
А господин Бенедикт начал танцевать джигу и прошелся вихрем по комнате и по потолку. Подлетел ко мне и заорал прямо в лицо, бешено вращая своими глазами-сливами: «Убирайся! Убирайся отсюда, кретин! Вызываю полицию».
Я схватил свою одежду и обувь и, пролетев молнией четыре пролета лестницы и опрокинув стоящие на ней металлические скульптуры, которые с грохотом упали и разлетелись на куски, выбежал на улицу.
Папку в суматохе забыл.
Когда я одевался, на третьем этаже виллы кто-то открыл окно и швырнул из него мне под ноги мою папку с рисунками. Я услышал смех и ругательства…
