Рассказал ей все.
Трэси мне не поверила. Качала головой и смеялась. Порозовевшее ее лицо излучало доброту и радость, рыжие кудряшки рассыпались по плечам.
Ее тело и медовый аромат пьянили меня…
Спросила:
— Хочешь меня поцеловать?
— Очень хочу. Учти, я делал это последний раз лет сто назад и забыл, как это делается.
— Вспомнишь. Ложись на меня.
Я не без труда лег на нее, выплеснув из ванны на кафельный пол литра три пены, Трэси обвила меня руками и ногами. Мы поцеловались.
Позволила мне пососать свой юркий язычок и пососала мой.
Потом влезла кончиком языка мне в ухо.
Прошептала страстно: «Малыш, хочешь покормить меня топленым молочком?»
Я почувствовал, что она превратилась в сладострастную куклу, и что мне теперь все позволено. Прорычал: «Нет, я хочу пороть тебя ремешком по заднице и сиськам, а потом насрать тебе в рот, грязная голландская шлюха!»
В ответ я услышал только астральный смех…
Мы вылезли из ванны, вытерлись и легли в постель.
Умница Трэси оказалась мастером своего дела. Я долго не мог оторваться от нее. Потерял себя и изо всех сил боролся за наслаждение.
Ушла она часа в три ночи. На прощанье мы молча обнялись.
Ночь проглотила ее.
…
Утром меня разбудил все тот же портье, похожий на волшебника. Алмаз на его галстуке лучился, как сверхновая.
Он стоял рядом с кроватью и дергал меня за ногу.
— Эй, господин поляк, проснитесь!
Меня ослепил яростный свет фотовспышек. Зажмурился от боли.
Послышались голоса: «Он не знает, не знает, не знает… надо сказать ему… надо сказать».
Сел на кровати, зевнул… Побагровевший от волнения портье тряс меня за плечо. Ложе мое с разметанными по нему простынями и одеялами окружали фотокорреспонденты и операторы с видеокамерами. Неизвестные мне мужчины и женщины совали мне в лицо свои микрофоны. Все они что-то говорили, говорили. О чем-то меня спрашивали. Я ничего не мог понять.
Встал, завернулся в простыню и пробился сквозь плотную толпу непонятно что хотящих от меня людей — в ванную.
Помочился.
Впустил портье.
Тот проговорил, заикаясь от волнения: «Самолет во Франкфурт, на котором вы должны были лететь, упал в океан у берегов Шотландии. Взорвался в воздухе. Обломки разлетелись по площади в двадцать квадратных километров. Перед полетом многие из пассажиров этого рейса ночевали у нас. Прекрасные, умные люди! Никто не спасся».
Последнее предложение он повторил четыре раза. Жутко выпучил глаза и разрыдался.
— А что в моем номере делают эти…
— Они хотят взять у вас интервью. У заново рожденного счастливчика. Это я впустил их в номер, извините.
— Это я — счастливчик? Да что они обо мне знают? Что вы обо мне знаете? Может быть, у меня хроническая диарея и аллергия на солнечный свет… Или я серийный убийца.
На добром лице волшебника отобразился страх.
Я вышел из ванной и объявил, что никаких интервью давать не буду, что мне требуется время на осознание произошедшего. Попросил всех незамедлительно покинуть мой номер. Пригрозил вызвать полицию.
Один корреспондент спросил меня уже из-за двери: «Благодарны ли вы судьбе? Что теперь собираетесь делать?»
Я прокричал ему: «Благодарен. Жить как прежде, что еще».
— Как вы думаете, за что провидение пощадило вас? Одного из почти трехсот человек. Что вас спасло?
— Меня спасла моя жадность.
После завтрака пришли два сотрудника полиции и целый час мурыжили меня бессмысленными вопросами. Несколько раз спрашивали о содержимом моей сумки. Затем им кто-то позвонил. Отпустили, наконец.
Я догадался, что спасатели, там, у берегов Шотландии, очевидно, нашли мою сумку или то, что от нее осталось. Без следов взрывчатки…
По дороге в Нью-Йорк я старался не думать о том, как выглядело бы сейчас мое изуродованное взрывом и обгрызенное акулами тело, лежащее на дне океана, если бы организаторы поездки банкиров правильно указали количество участников встречи. Сидел в гордом одиночестве в просторном салоне первого класса и глядел в окошко, на облака. Это успокаивало. Странно. Мне все время казалось, что из облаков на меня смотрит мой синелицый двойник. Напряженно смотрит и иногда иронично помахивает мне синей правой рукой со знакомым перстнем на мизинце.
А когда мы уже подлетали к аэропорту имени Кеннеди и мне открылся потрясающий вид на Манхэттен, тогда еще не потерявший высоченные башни-близнецы, я неожиданно для самого себя решил остаться в Нью-Йорке на недельку, зайти в МоМА и в Метрополитен-музей, послоняться по Бродвею, навестить секс-шопы на 42-й улице и одноклассников, обосновавшихся тут еще в начале восьмидесятых.
Симпатичный сотрудник Дельты не сразу понял, что я от него хочу. Прочитал мне нотацию с глубокомысленным видом: «Вы не должны были обращаться ко мне. Для таких как вы есть специальное бюро. Кажется, на третьем этаже».
— Кажется? Тогда вам придется самому поменять мне авиабилет.
Вертел и вертел мой немецкий паспорт, нервно покашливал, то и дело смотрел на часы и несильно стучал кулачком по пульту. Тянул время… вел себя так, как будто я попросил его о чем-то невозможном, вроде путешествия на Марс.
Назойливо напоминал мне, что мой самолет вылетает уже через час и что мне пора идти к воротам… Наконец он смилостивился и оформил мне новый билет в Берлин через Франкфурт, только уже не в первом, а в эконом-классе.
Садясь в такси, я от волнения нарушил железное правило — не садиться рядом с шофером. Шофер такси, точная копия шофера в Цинциннати, даже его золотая цепочка на толстой шее тоже была с пятью крестами, посмотрел на меня с опаской, а потом, убедившись в том, что у меня нет дурных намерений, спросил, посмеиваясь: «Ты что… хочешь меня ограбить или отсосать?»
— Ни то, ни другое. Я только хотел посмотреть на город через ветровое стекло…
— Посмотреть на город? Ты гребаный турист?
— Ну да. А ты за кого меня принял?
— За гангстера-иностранца, который прибыл в Биг Эппл чтобы замочить кого-то и в тот же день улететь на родину.
Он подвез меня к неказистому пятиэтажному дому на одной из восьмидесятых улиц Вест-Сайда.
Вылез из такси.
…
Дома, дома, дома.
Какая плотная застройка! Бездушный, голый, довлеющий себе урбанизм. Не продохнуть. Люди, которые тут жили раньше — были не живыми существами, а придатками к фабрике, магазину или банку. А высокая преступность в этих краях была не только местью неправильной шестеренки, не нашедшей своего места в механизме, но и естественной реакцией человека на украденное пространство, солнце, воздух, зеленый мир, свободу. Постройка Центрального парка была лишь частично удавшейся попыткой понизить урбаническое напряжение этих мест.
