Из подъезда вышла солидная дама в бордовом пальто. Я узнал ее, это была соседка Ши по лестничной клетке, про которую Ши рассказывала мне… забыл, что… обычная история с любовниками, мужьями и собачками. Несколько раз мы разговаривали на кухне у Ши втроем. Пили кофе со сливками. Кажется, эта дама советовала нам покупать масло не в Эдеке, а в Нетто.
— Извините, забыл ваше имя, я друг Ши, помните? Не могли бы вы напомнить мне ее фамилию? Такая досада — забыл. Я ищу ее тут в списке и не могу найти.
Дама посмотрела на меня недоверчиво. Недоверчивость ее быстро переросла в яростное возмущение. Она проговорила уверенно и холодно: «Никакой Ши я не знаю. Вас вижу впервые. Отстаньте, иначе в полицию позвоню».
После этого отошла от меня, взмахнула руками, как крыльями… превратилась в птицу и тяжело взлетела.
Я не удивился ни ее ответу, ни превращению. Потому что неожиданно все понял. В тот момент, когда разглядел ее птичье лицо.
Все мы, и Ши, и Аллита, и эта соседка, и я сам… все мы не были людьми… а только ожившими персонажами из прочитанных кем-то когда-то книг.
И сам этот сумасшедший город был набором иллюстраций Майднера или Шлихтера, а не реальным городом.
Пошел домой. В двенадцать должна была начаться моя смена.
Дома выпил наконец свой чай и съел бутерброд с сыром. Чай был холодный, а бутерброд — сухой и невкусный. Неудивительно, ведь он был бумажным!
Взял в руки свой новый электрический чайник. Погладил его приятную матовую поверхность. И гладил его до самого отхода на работу. Несколько раз чайник прямо в моих руках превращался в чудесную куколку из слоновой кости. Ее глаза оживали, ротик раскрывался, и я вновь слышал страстный шепот Аллиты.
По дороге на работу в эс-бане со мной случилась неприятность.
Я вошел в полупустой вагон, хотел занять место у окна и посмотреть на ночной Берлин, проверить свою догадку.
Вместо этого неодолимая сила заставила меня согнуться и достать лбом до грязного пола вагона. А из моей грудной клетки сам собой исторгся громкий звук, повторившийся три раза: «Кррак! Кррак! Кррак!»
Пассажиры вагона не обратили на меня внимания. Только один неприятный толстяк вытаращил глаза.
История с самолетом
Ни за что бы ни поехал в эту промышленную дыру с убогим даунтауном, в Цинциннати, если бы не моя сводная сестра. Она пригласила меня, брата, отчима и маму встретить вместе с ней, ее мужем-американцем и двумя их сыновьями — Новый год. Мой сводный брат прилетел из Австралии, мама с отчимом — из Аляски, я — из Берлина.
Цинциннати стал для нас на несколько дней — центром мира. Какая честь!
Семейная встреча прошла так, как и полагается — много пили, много ели, вспоминали московскую жизнь, шутили… но весело не было, мама несколько раз плакала, жаловалась на удушье и боли в груди, говорила, что видит всех нас вместе в последний раз… брат хвастался своими коммерческими успехами, ему впрочем не очень верили, потому что знали, что деньги на авиабилет ему дал мой отчим, его отец… ходили вместе в музей искусств и в гигантский рыбный магазин, посмотрели несколько шумных и глупых экшен-фильмов на трехметровом экране нового, купленного в рассрочку на три года, телевизора, поиграли с избалованными и агрессивными сыновьями сестры, с ее противной полосатой кошкой и собакой, страдающей ожирением. И разъехались.
Утром четвертого января — улетели отчим и мама, днем — брат, а через три часа после него — и я.
Влез в такси и буркнул толстому чернокожему водителю, носившему на жирной шее тяжелую золотую цепочку с пятью крестами: «Аэропорт, плиз. Третий терминал».
И мы поехали на юг, к мосту через Огайо, по широким улицам, покрытым пятисантиметровым ледяным панцирем. Из низких облаков сыпались маленькие льдинки. Было грустно.
На прощание помахал рукой хозяевам дома. Заметил, что деревянная улыбка на лошадином лице мужа моей сестры уже сменилась гримасой всегдашней деловой озабоченности (бедняга работал коммивояжером, колесил по окрестностям на своем подержанном Форде и пытался всучить домохозяйкам сомнительную продукцию одной местной фирмы, производящей какие-то особенные пылесосы), а сестра опустила глаза, чтобы не показать, как она рада… наконец-то покой. Она не любила ни меня, ни брата, которого ревновала к матери, не скрывала своей неприязни в личном общении, но при родителях старалась, как могла, излучать только флюиды доброжелательности и любви. Получалось это у нее не всегда.
Я тоже не любил младшую меня на девять лет сестру. Не знаю, почему. Может быть потому, что не подходил на роль старшего брата, защитника и всезнайки. А может быть — из-за ее чуть-чуть нагловатого курносого носика, и острого глаза, замечавшего все мои виляния и финтифанты.
Сводного брата, любимца нашей старенькой матери, я почти не знал — он родился после того, как я оставил семейное гнездо. Он носил по-женски длинные волосы, которые прикрывали его нелепые оттопыренные уши. У него были пустые, ничего не выражающие глаза. Огонек появлялся в них только тогда, когда ему предоставляли возможность рассказать что-либо лестное о самом себе. О его роскошной вилле в окрестностях Аделаиды, на берегу океана, которую никто никогда не видел, о прекрасной работе, высоких доходах и сексуальных подвигах. В эти моменты он напоминал мне упрямого паяца-неудачника, дудящего в свою дуду и поднимающего и поднимающего гири на маленькой арене домашнего цирка. Резиновые, надутые гири. Прекрасно знающего, что даже белые цирковые лошади, украшенные тропическими перьями, ему не верят.
…
Вот и аэропорт. Невероятно длинный широкий коридор…
Любезная девушка на регистрации прикрепила к моей сумке жёлтенькую бумажку — движущаяся дорожка тут же утянула сумку в подвижные механические кишки великана — и выложила передо мной видавшую виды складную схему сидений межконтинентального варианта DC-10. Я выбрал последний ряд, место у прохода. Там, где справа и слева — по два сидения, а пяти сидений между ними — уже нет. Надеялся, что смогу вытянуть ноги. Да и к хвосту поближе. Какой-то эксперт в телевизоре, не помню когда, убедил меня в том, что вероятность пережить авиационную катастрофу в хвосте выше, чем в любой другой точке самолета. С тех пор я всегда, если возможно, прошу дать мне место в хвосте. Хотя там бывает шумно и туалеты рядом.
Прошел предполетный досмотр и паспортный контроль. Походил несколько минут между сверкающих витрин магазина «дьюти-фри». Так хотелось купить что-нибудь дорогое, сверкающее, приятно пахнущее… то, что и через десять лет будет напоминать о семейной встрече в Огайо, в центре мира. Но в кармане у меня после покупки джинсов и рубашек любимой фирмы Ли было пусто. Отчим предлагал мне двести долларов, но я не взял, постеснялся. И сейчас пожалел об этом. Не взял, потому что заметил презрительную ухмылочку, которой наградила меня сестра, случайно проходившая мимо нас и заметившая в руках отца зеленоватые бумажки.
Просидел полтора часа на неудобном стуле в «накопителе» у пятых ворот и наконец вошел в самолет. Перед тем, как войти, похлопал самолет три раза по потертому алюминиевому боку — по традиции, которой придерживаюсь начиная с первого моего полета, по маршруту Внуково — Адлер. На ужасной машине с четырьмя пропеллерами — Ил 18. После трех часов полета в этом вибрирующем гробу, наполненном ревом, — даже жалкая советская курортная реальность казалась раем. Иллюзия эта впрочем быстро улетучилась. После того, как я увидел покрытые волдырями ноги и ужасные ногти на грязных коротких пальцах хозяина снятой нами комнатки в сарае «с видом на море». И послушал его речь.
