И я — как акробат — прямо по воздуху… медленно-медленно к нему полетел.
В воздухе все представлял себя сзади женщиной. Теперь уже точно знал, какой…
Надеждой Аллилуевой!
Сталин обнял меня за талию и потащил в золотую шелковую жуть…
Пахло от него, как и полагается, табаком папирос Герцеговина Флор и вином Киндзмараули. И еще давно не мытыми ногами. Рябая его морда была похожа на морду рептилии…
— Наденька, иды суда!
Последующую сцену я описывать не буду, предоставляю читателю самому представить себе — при желании разумеется — половой акт шестнадцатилетней девушки с почти сорокалетним сухоруким Сталиным, ее родным отцом.
Это было, пожалуй, самым мерзким, что я испытал на родине за свои три с небольшим десятка лет.
Второй блэкаут длился дольше первого.
Очнулся я на сей раз не в метро и не за шестиугольным столом Беллы Марковны. Поначалу и не понял, где. Так темно было вокруг. Я сидел на чем-то холодном, металлическом. Как бы верхом. Или на шее у кого-то?
Ощупал металлическую же голову, за которую держался руками… обернулся, рискуя сорваться в пропасть… и тут же узнал знакомый с детства силуэт.
Вы конечно не поверите… я сидел на шее у Боцмана. Так звали студенты памятник Ломоносову (с пером и манускриптом), что стоит в Университетском парке недалеко от Клубной части МГУ.
Как я на него забрался, мне неведомо, но слезать с него было очень-очень трудно.
* * *
Лет через десять после эмиграции я наконец связался с Аней Б.
Позвонил ей, мы поговорили… рассказал ей о том, что перед отъездом посетил ее маму в Кунцево. В ответ услышал недоуменное молчание.
— Моя мать, — проговорила Аня с достоинством, — умерла примерно за три года до твоего отъезда. — Не знаю, у кого ты был и где, только не у нее. И жили мы не в Кунцево, а в Очаково. Ты же сам ездил ко мне на свидания на автобусе от Юго-Западной. Как же ты мог забыть?
Мальчик, который был чайником
У меня сломался шикарный, в стиле ретро, электрочайник Рассел Хоббс. Красный как пожарная машина и с термометром. Дорогой. Чудесная вещь! Я так любил кипятить им воду. Сломался, подлец. Перестал выключаться через полгода после покупки. Каждый раз надо было ждать, когда же наконец закипит вода. Пованивающая летом, невкусная берлинская вода. Тоска! А забудешь выключить — вода выкипит и начнется пожар. Как говорил мой покойный друг: «Чайник даст плавку чугуна».
Выкинул мерзавца. Не хотел плавки. Кинул его в оранжевый мусорный бак. Даже прощальную речь не произнес. Из-за обиды. Потому что… надо было его, злодея, назад в магазин отнести, но я, как всегда, потерял квитанцию. Положил ее в специальную папку… хранил-хранил… а когда Рассел Хоббс сломался — попытался ее найти. Безуспешно. Исчезла квитанция. Испарилась! Может быть ее другие квитанции съели? Или она сама того… аннигилировалась? Или ее просто нет там, где она должна была бы быть. Как элементарная частица. Квантовая механика во всем виновата! Не надо было ее придумывать, человечество не способно смотреть правде в глаза. Вот, она, частица. Но на самом деле ее там нет.
Три раза проглядел квитанции, но так и не нашел чертову бумажку. Выкинул Хоббс и тут же отправился в Медиа Маркт покупать новый чайник, потому что без кипяченой воды — жить невозможно.
Нашел модель попроще и подешевле. Клатроник. Белый. И с изящными изгибами, вызывающими изумление.
И сейчас же вспомнил… одного милого мальчика, сына моей подруги, детское тело которого, как бы выточенное из слоновой кости, было еще изящнее Клатроника и, казалось, все состояло из чувственных изгибов, выемок, ямочек. Звали его из-за непонятного каприза автора — Аллита. Было ему тринадцать лет, и был он красив как Ганимед. Только не тот, рембрандтовский, с картины в Дрезденской галерее, жирный, гадкий и описавшийся, а такой, каким его изваял Чел-лини. Мраморная статуя его хранится в музее Баргелло во Флоренции. Зевс-орел тут не космический насильник, не всемогущий похититель, а скромный поклонник удивительной, чуть-чуть порочной красоты мальчика. Могучий повелитель богов ластится к мальчишке, как голодная кошка к хозяину. Так ластился к пластиковой Лолите, как бы наполненной душистым шампунем, один из самых противных героев мировой литературы — набоковский Гумберт Гумберт, эстетствующая между детских ножек грубая скотина, кособокий, вывернутый наизнанку гомункул, которого его создатель вытащил из небытия (роды были неудачные и с осложнениями) с единственной целью — показать свое презрение к людям… и заодно заработать деньжат и смыться из Америки в Швейцарию, чтобы зажить там жизнью добропорядочного буржуа, потихоньку впадающего в детство со всеми его амурными шалостями.
Актер Джереми Айронс, сыгравший Гумберта Гумберта в известном фильме — куда благороднее и симпатичнее и своего героя и его автора.
Ну да, да… угадали… я тоже хочу рассказать земляничную историю. О том, что произошло между мной и этим мальчиком-ганимедом, Аллитой. Не надо хмуриться, господа! Омрачать и без того мрачные, быстро летящие дни нашей сладкой жизни. Не хотите, не читайте! Очень надо. Обойдусь и без ханжей! Идите к черту!
В свое оправдание могу только заметить, что я тут не буду, как Набоков, размазывать «мед оргазма», то бишь сопливые приключения педофила по четырем сотням страниц нудного романа… а ограничусь шестью страницами бодрого текста. И не стану украшать в конце пародию на роман пародией на убийство.
И вообще… клянусь Зевсом… красоту Аллиты я заметил конечно и… и все. Забыл про нее. Сказал только тогда за завтраком его миловидной матери, Ши, исключительно для того, чтобы продемонстрировать свою воспитанность и любезность: «Ты очаровательна, любимая… мне у вас очень нравится. И сынок твой очень красивый. Наверное, папа его был негром или метисом».
Ши звонко засмеялась. Намазала булочку ананасовым творогом и ответила: «Если я правильно посчитала недели, то он был кубинцем».
— Вот я и говорю, метисом.
— Отец Аллиты был белокожий, с веснушками, рыжеватый, почти блондин. Бабник ужасный и обманщик. Но на гитаре играл как бог. И трахал меня так же страстно, как Че Гевара революцию делал.
— На кой же черт вы разошлись… вполне в твоем вкусе мужчина.
— Я бы его ни за что не бросила, но он по ночам уходил от меня и по другим бабам таскался. На велосипеде объезжал, собирал дань. А я думала, он на балконе сигару курит. Когда наконец поняла, что происходит, закатила истерику. А он… женские слезы не мог терпеть… убежал. А через час вернулся. Подарил мне на память колечко с рубином. С платиновой оправой и бриллиантами. И смылся. Кольцо это я лет пять носила, а три года назад продала, когда меня пособия лишили. За то, что я якобы левые доходы скрывала. А я ничего не скрывала. Они сами документы потеряли, а на меня все свалили. Сволочи. У меня электричество отключили тогда и телефон. Так и сидели с Аллитой в темноте. Только свечи жгли, которые я в индийском магазине напротив потихоньку брала.
