Лишь одно событие, свидетельницей которого я становилась каждый день, неизменно привносило радость в мою жизнь, скрашивая всю ту серость, что порождал в ней шторм. Герцог Хопс сдержал слово и приступил к занятиям с Сериной. Проводить их было решено в зеркальном зале, который, по всей видимости, служил для устроения балов. Но со слов тетушки Пэм я знала, что таковые в замке не устраивались ни разу. Возможно, пока занятия эти и не давали плодов, но я была уверена, что даже просто общение отца с дочерью идет им на пользу, и лелеяла надежду на их сближение.
Надо было видеть малышку Серину, как она волновалась перед занятиями. Мне даже пришлось отменить утренний урок, чтобы дать ей время настроиться на встречу с отцом и побороть волнение. Как она внимательно слушала и выполняла все, что велел ей герцог, как переживала, когда что-то получалось не с первого раза. Этот ребенок всеми фибрами своей души стремился к любви единственного родного ей человека, но тот пока оставался глух и слеп. В такие моменты, наблюдая за девочкой и борясь со слезами сострадания, я порой думала, что лучше уж ей оказаться рядом со злодеем-дедом, где ее точно примут такой, как она есть, чем вечно пытаться заслужить любовь отца.
Вот и сегодня по пути в зеркальный зал Серина была так напряжена, что даже мое предложение погулять после занятий не коснулось ее мыслей, что уже витали где-то рядом с отцом. Я уже привыкла, что в такие моменты она слишком крепко сжимала мою руку. Порой становилось даже больно, но я терпела, понимая, что малышке сейчас необходима моя поддержка.
Герцог уже ждал нас, и весь его вид говорил об отвратительном настроении. Глаза смотрели холоднее обычного, и губы были так сильно сжаты, что возле них залегли глубокие складки. У меня даже мелькнула мысль попросить отменить на сегодня занятия, придумать какой-нибудь благовидный предлог, но Серина рассудила по-своему. Она выпустила мою руку и побежала к отцу, готовая выполнять все его приказы. Мне же ничего не оставалось, как занять свое место — на угловом диване, как уже привыкла это делать.
Все пошло не так, с самого начала. Герцог раздражался по малейшему поводу. Он покрикивал на малышку из-за пустячных промахов. Меня же не покидало напряжение и желание устремиться к ней на выручку. Понимала, что не должна мешать, и ничего не могла с собой поделать. Чем большее недовольство проявлял отец, тем сильнее терялась девочка. От растерянности ее магия усиливалась и плохо поддавалась контролю даже со стороны герцога. Они уже раскрошили несколько зеркал в зале, и я даже боялась представить, какой погром тут устроят эти двое к концу занятий.
А когда герцог велел Серине призвать ту силу, с которой она не могла бороться, свидетелем которой я стала тогда, на берегу, то у нее просто не получилось этого сделать. Даже со своего места я видела, как она старается, какой концентрации достигло ее внутреннее напряжение, но все попытки оказывались тщетными. Каждый раз ее руки бессильно опускались вдоль тела, а голова свешивалась на грудь. Горе Серины передалось и мне. Я уже искусала все губы и чуть не плакала, глядя на ее отчаянье, а герцог только свирепел еще сильнее.
— Ты бестолкова, как бутылка без послания, плавающая в открытом море! — закричал в какой-то момент герцог на дочь. Да так громко и злобно, что уже от его крика задрожали зеркала в зале. — Как я научу тебя ставить защиту, если ты даже не можешь призвать опасность?!
— Но я… — попыталась было сказать хоть что-то в свое оправдание бедняжка, но и этого ей не позволили.
— Молчи, глупая девчонка! — вновь прикрикнул на нее герцог. — Я не буду больше заниматься с тобой, пока ты не научишься призывать силу!
Тишина повисла в зале. Серина смотрела на отца во все глаза, и даже с такого расстояния я видела, как наполняются они слезами. Когда первая слезинка выкатилась из глаза, она развернулась и побежала к двери. Я кинулась было за девочкой, но возле самой двери замерла. Меня словно окатили ледяной водой, даже в глазах потемнело, такой прилив злости я испытала. Развернувшись на каблуках, я посмотрела на герцога, что в эту минуту тоже смотрел на меня, и взгляд его словно говорил: «Ну и что ты мне сделаешь? Да, я такой! И никто не в силах меня исправить!» А я и не собиралась никого переделывать. В тот момент мне жизненно необходимо было высказать герцогу все в глаза.
Звук собственных шагов, пока шла к герцогу, набатом отдавался в ушах. А может, так сильно стучало мое сердце. И насмешка, что читалась в глазах противника, только распаляла мою злость.
— Как вы можете!.. Кто дал вам право делать этого ребенка самым несчастным на всем белом свете?! — задыхаясь от собственного гнева и ненависти к герцогу, что испытывала в данный момент, проговорила я. — Неужели вы не видите, как сильно она старается, как пытается угодить вам буквально во всем?! Неужто вам до такой степени чуждо сострадание, что вы даже не можете разглядеть горе в глазах собственной дочери? Вы же любили ее мать! Возможно, и сейчас продолжаете любить память о ней! Так почему же вы не любите ту, что она породила на свет, в ком течет и ваша кровь?!
С последними словами меня словно покинули все силы. И такое горе навалилось на плечи, выдержать которое я уже была не в состоянии. Я будто собрала его все, от каждого жителя замка, в надежде, что смогу унести. Но оно сломило меня, растоптало мою волю. Слезы навернулись на глаза и сразу же принялись скатываться по щекам. Допустить, чтобы герцог стал свидетелем моей слабости я не могла. Он может унижать всех в этом замке, но только не меня!
Я отвернулась от него и отошла к окну, чувствуя, как пульсирует во мне внутренняя дрожь, как трясутся руки, которые я не знала, куда деть. Очень надеялась, что герцог покинет зал, оставит меня наедине со своей слабостью. Но этого не произошло.
— Мисс Свейн, — раздался его голос у меня за спиной. И я испугалась еще сильнее. Того, что он направляется в мою сторону, а я никак не могу остановить поток слез. К тому же, нос мой потек, и с этим тоже я ничего не могла сделать, за неимением даже платка.
Я молила Бога, чтобы герцог Хопс оставил меня в покое. Только не сейчас, когда мне так плохо, и слезы готовы перерасти в истерику! Но горячие руки легли мне на плечи и, преодолев сопротивление, повернули меня лицом к тому, кого считала своим врагом.
— Мисс Свейн, могу ли я рассчитывать на ваше прощение? — заговорил он, вглядываясь в мое залитое слезами лицо, с которым я не знала, что делать. Леди не должна никому показываться в столь неприглядном виде. И пусть это меня сейчас волновало меньше всего, но я была леди и забыть об этом не могла.
— Прошу вас, сэр! — взмолилась я, понимая, что он не собирается отпускать меня, что все еще продолжает рассматривать мое лицо. И эти слезы!.. Они продолжают катится из глаз!.. — Разрешите мне успокоиться!..
И тут он прижал меня к себе. Так нежно, словно я — фарфоровая статуэтка, которую он боится разбить. Рука герцога легла мне на затылок, в то время, как слезы мои продолжали обильно смачивать теперь уже лацкан его пиджака. Он гладил меня по волосам, пока поток слез не иссяк. И этому немало поспособствовала я сама. Первый раз за всю свою жизнь я позволила себе подобное поведение в присутствии постороннего мужчины! Впрочем, учитывая тот факт, что в этом была, прежде всего, его вина, отчасти я находила себе оправдание. И все же, у меня не укладывалось в голове, что мы находимся с герцогом сейчас в пустом зале, вдвоем, и он прижимает меня к себе. Как, должно быть, это выглядит со стороны! И если кто-то увидит нас, то позор ляжет на мою голову!
