— Один час сорок минут.
— Это как?
— Доехал до вокзала, а там иностранцы. Короче, взяли за борсетку.
«Граф» с лицом Франкенштейна, весь синий от наколок и с душой зайца. Постоянно рассказывает, что из графов.
Два мусульманина молятся по пять раз каждый день. Жопы поплавком. Молятся исключительно на север.
Явное пищевое отравление: пластом провалялся восемь дней.
Есть супермен, а есть гиперармян, он же гипермян.
16 ноября. Раньше была острая надежда, затем она превратилась в просто надежду. Затем от нее остались искорки надежды. Сейчас это безразличие. Сижу в «палате» № 313, наблюдаю танец армяна-гипермяна. Без музыки он пританцовывает под аккомпанемент внутреннего ритма.
Не надо останавливать то, к чему стремится внутренняя сущность человека. В мире должны соблюдаться законы «соответствия и равновесия». Природа все время к этому стремится.
За сто долларов договорились с «ногами» о заносе большой сумки с продуктами. Неделю готовились, два дня по телефону уточняли, что покупать и как делать. Наконец все принесли, а «ноги» отказались. Женщина, прождав шесть часов, в сердцах бросила все продукты прямо на улице и, расстроившись, уехала. Целая сумка первосортных готовых, горячих продуктов лежала посреди улицы перед централом.
— За что сел? Да за свои сто рублей. Дело было так: еду я в автобусе и прикопался контролер: плати и плати. А охоты платить у меня не было. Наконец, я не выдержал и дал ему сто рублей. На, говорю, только отстань. Он взял, а сдачу, шельмец, не вернул. Сдача, говорит, пойдет как штраф за то, что не хотел платить. Я огорчился, вырвал у него свои деньги, а повернули так, что я его ограбил.
Жили мы бедно, потом нас обокрали.
— Я ее трахаю, а она под окном ходит.
— Кто она?
— Ее отэц.
— Тот второй тоже петух.
— Два петуха, что ли?
— Нэт. Тот второй, курица, что ли.
— Курицу не люблю.
— Почему?
— Я не еврей, чтобы палец ей в жопу вставлять.
— Зачем?
— Жир проверить. Предпочитаю чаек.
— Они же несъедобны.
— Ну да! Еще как съедобны.
21 ноября. Подводная лодка под названием Медведковский централ продолжает погружаться. Телевизора нет. Газет нет. Что происходит, я не знаю. Стабильная апатия. Под окнами носятся огромные шустрые крысы. Здесь изобрели оригинальный способ лечения. Если на Матроске метод был «через жопу», то здесь надо написать заявление и приложить его к больному месту. Не помогает — пиши сразу два. Холодно. Идут этапы. Матроска, Бутырка. Отсюда во все направления. Отчего-то я среди иностранцев (украинцы, белорусы, армяне, грузины и т. д.). Вообще-то есть четкое разделение на граждан РФ и остальных. Мне, как всегда, везет. Одно слово, палата № 313.
— Пересадим тебе жабры, приклеим хвост, посадим в стеклянную бочку — и будешь ты армянским русалом. Вход — пять баксов. Для детей и военнослужащих — скидка пятьдесят процентов.
23 ноября. Время тянется, плывет, дробится и исчезает. Все чаще всплывают картинки прошлого. Дома, события, люди, запахи, звуки, слова, фразы.
25 ноября. Уже. Опять тишина и пустота. Была баня. Вот, пожалуй, и все. Не дня без строчки — мудро, точно, верно. Однако их, эти строчки, надо чем-то питать. Чем? Четыре стены, телевизора нет. Связи нет.
У картишек нет братишек! Один проиграл триста пятьдесят блоков сигарет. А на Бутырке, говорят, один просадил семьдесят две тысячи баксов.
— Будешь завбагом?
— Прекращай!
— То есть не хочешь быть заведующим богатством?
— А, это да! Это я буду.
Кенотаф — пустая, не содержащая погребения могила. Такие создавали в Риме, Греции, Средней Азии в тех случаях, когда умершего на чужбине человека нельзя было похоронить.
27 ноября. 19 одноярусных шконок. В хате — от двенадцати до девятнадцати человек. Не перегружают. Из окна — унылый, заводской пейзаж. И где только в Москве берутся такие места? На Матроске радовали своим видом две фабричные трубы. Здесь же из окна открывается шикарный вид на древнюю разбитую водокачку. Дальше вообще нечто загадочное: то ли строят, то ли производят что-то. Собаки воют, крысы носятся, как скаковые лошади. Кажется, если выберешься из окна, они сожрут тебя раньше, чем пристрелит охрана.
Наутилус-Медведково. Телевизора по-прежнему нет. Газет тоже. Продольный предложил прошлогодние. Хохмач! Это как же тебя должна была измордовать жизнь, чтобы ты пошел работать в тюремщики?
Мордва — название собирательное. Мордва состоит из шокшей, мокша и эрзя. Ох уж эта непростая мордва!
Дальняк с «положняковой» дверцей! Дверца раздолблена, но прикрывается. Место под зеркало, но без зеркала. Две недели лично, каждый день, клянчил зеркало. Наконец поставили. Пять окон. Два шкафа. Десять сейфообразных тумбочек, две вытяжки, два шнифта — вот и вся обстановка. Радио нет. Телевизора нет. С телефонами большая проблема. Шконки, как на Петровке. Ресничек нет. Стекла с металлической сеткой внутри. Типичный медвытрезвитель, собственно, он и был таковым.
Один «специалист» рассказывал:
— Один сарай разбирал, а в сене — цыганская иголка! Схватил по незнанке и через три месяца крякнул. Покойника помыли, воду вылили под калитку, перешагнул через эту лужу — готово дело! Еще один покойник. Элементарно! Один волос конский, лежавший на пороге, перешагнул, все — кранты. Просто не заметил и через две недели помер. В огороде яйца зарыты. Разбил — хана! Готовченко. А бабы: сохнешь по одной и сохнешь, смотреть не на что, а ты сохнешь и бросить не можешь. Борщик с ее месячными поел! Другой бабе футболку дал зашить, порвалась по шву, а она мне в манжетку перца напихала.
— Зачем?
— Вот и я не знаю, зачем. Хочу ее спросить. И сколько такого всего… особенно по деревням — беда! А другая бабка умереть не может. Ее корежит, ломает, она орет: «Потолок разрубите!» Не померла, пока не разрубили.
Бахрам — с золотыми зубами и с привычкой подолгу смотреть на человека. Многие не выдерживали и орали:
— Че вылупился? Если хочешь чего, скажи прямо.
Он молчал, не вступая в диалог. Продолжал смотреть.
Молдаванин — копия Коли Денисова в молодости. С походкой человека, несущего на плечах рояль.
Еврейский дед Львович. Как умудрился попасть в эту компанию, одному Яхве известно.
Саня — бульбаш, работник автопарка. Шофером на автобусе задавил пассажира. Белорусская честность написана на лице. Несмотря на всю честность, и он наскочил на корягу правосудия.
30 ноября. Не то младший прапорщик, не то младший лейтенант с лицом пай-мальчика, воспитанного в образцовой деревне, требовал для телесного осмотра всем одновременно обнажить торс. В коридоре мороз, минус пять, не меньше.
