— Но это же приведет к войне.
— Да. И эта война уже идет, война за жизнь. Никто не хочет умирать — ни урод, ни вырожденец, ни мутант, ни человек. Значит, если война уже идет, нужно выбирать сторону, на которой именно ты, конкретный индивид, будешь сражаться, на стороне людей или уродов. Причем ситуация такая: уродов больше, они хитрее и подвижнее. Но они, по сути, паразиты, разлагающие вид. Почему борьба с крысами, клопами или вшами ни у кого не вызывает вопросов, связанных с моралью? Морально ли, жестоко ли, справедливо ли их уничтожать? Все, безусловно, понимают, что это правильно и справедливо. Понятие жестокости в этом случае неуместно. В нашем случае уместно все, что ведет к сохранению человечества как биологического вида. А значит, и мораль должна быть соответствующая.
— Так, что же делать? Это же фашизм.
— Фашизм появился в период здорового состояния общества. Одни физически здоровые прилагали уничтожать или загонять в резервации других физически здоровых людей. Сейчас ситуация другая. Уже необходимо создавать резервации для здоровых людей, поскольку больных, уродов, мутантов и вырожденцев становится больше нормальных. Лечение генетических отклонений привело к вспышке других многочисленных странных и вообще не поддающихся определению заболеваний. Вылечивая единицы, угробили весь вид. Я о том, что известно; что происходит в Америке, в Африке, неизвестно. Если в Сибири поменялся климат, то и там он должен был поменяться. Но силовики прячут сведения, скрывают информацию.
— Но есть же авиация, самолеты для дальних перелетов.
— Есть. Нет топлива. И что делать с обслугой на аэродромах Америки? Как посадить такой самолет?
— Не может быть, чтобы не сохранилось это все.
— Может, и сохранилось. Но кто этим будет заниматься, кто и зачем, если сейчас всех все устраивает?
10 октября. Все! Нет свободы, нет другого мира и другого образа существования. Не-ту! Есть перегруженная подводная лодка, привокзальная коммунальная квартира, ключ от дверей которой потерян. Осколки, ошметки цивилизации и круглосуточно бубнящий телевизор. И мои воспоминания о другой жизни. Сны уже снятся исключительно тюремные. По телефону звонить не хочется, противно от самого себя и, главное, говорить с волей не о чем.
А был ли вообще другой мир? Может быть, его не было?
Судьба моя зависит от решения судьи, напоминающего мышеватого Путина, и вдумчиво ковыряющего в носу очкарика со странными полупедерастическими манерами — прокурора. То ли комплекс у него такой, что зажат так, что лучше не разжимать, либо он реальный латентный (хотя, может, и не латентный) гомик. А еще от мясисто-красномордого с пугливо-осторожными свинячьими глазками адвоката потерпевшего. С фамилией Жебоебов, или Жабоебов, или Жабоедов — одним словом, черт поймешь. Кто эти люди? Почему им суждено решать мою судьбу? Как случилось так, что именно они судьи и вершители? Тьфу, мерзость какая.
Невозможность —
Это сложность,
Воз и можно
Через «не».
Возникают в тишине:
Косность,
Пряность,
И бездарность,
Пошлость, Глупость,
Ну, и холодность в душе.
Невозможность —
Это можность,
Через обреченность.
Как старинное пенсне
На носу засело «не»,
Близорукая возможность,
Есть, по сути, невозможность.
Миллениум:
Миллениум — цивилизации линолеум
И Синрикё Аум,
Миллениум:
Немного не дожил Наумов
И малость пережил Элем.
Миллениум, бредущий наобум,
Назойливо гудящий интершум,
Вселенский шмон
Бездарных душ.
Миллениум: Армагеддона кум,
Засохший грим
Земли.
Иссохший разум,
Космической зари.
Миллениум:
Колени у меня болят,
Миллениум покрылся ленью ум.
Стоим мы в ряд,
Нас миллионы,
Какой-то неудавшийся подряд.
Пришла пора менять судьбы законы.
Пропеллер вентилятора, привязанный бинтами к проржавевшей «решке», тихо жужжа, перемешивал спертый горячий воздух камеры.
В тюрьме собирается целая галерея самых разнообразных персонажей. Однако среди них редко встречаются лица, не отмеченные печатью деградации. Почему? Вероятно, еще и потому, что у подобных типов имеется врожденная склонность к нарушению закона. Хотя такая склонность присутствует у многих, но эти, нарушая закон, скрыть следы своей деятельности не в состоянии.
Создается полное ощущение, что тюрьма является своеобразным общественным фильтром, абсорбирующим человеческие элементы по принципу склонности к нарушению закона, которые могут стать своеобразными общественными «козлами отпущения», цифрами в милицейских отчетах.
Силовые структуры не заинтересованы в реальном предотвращении преступлений. Они заинтересованы только в статистике раскрываемости. Из десяти преступлений шесть раскрыто — и всем хорошо. Даже если пять из них были спровоцированы самими работниками правопорядка, это шестьдесят процентов раскрываемости.
Возвращаясь к физиогномике. Не все личности со «странными» лицами совершают преступления. Случается, что закон нарушают и люди с нормальными лицами, однако процент типов со «странной» внешностью весьма высок, их явное большинство. И это не может быть случайностью.
Надо внимательно перечитать Ломброзо.
— Ты же говорил, что нет у тебя дачи!
— Так дальше ничего не было.
— Ты говорил — дачи нет!
— Дальше? Так дальше ничего и не было.
— Вьюн людской. Все время выкручиваешься. Смотри, в узел завяжешься.
— И что?
— Срать будет проблематично.
Корявая правда! А бывает ли другая?
Предрассудки всегда есть и будут. Предрассудки — вчерашний, чужой ум.
15 октября. За давностью отпущен подельник Новгородского. На Новгородского смотреть страшно — он за пару месяцев похудел килограммов на тридцать.
Сказать, что у меня
Печаль светла,
Что ночи, полные огня,
Судьба преподнесла,
По совести, я не могу.
Огня, действительно, довольно
В пространстве и мозгу,
Печаль кровоточит, и сердцу больно.
Печаль мерзка, как испражненья,
Как городская свалка на жаре,
И не простое упражненье
Бороться с нею на жаре.
