24 марта. Все. Полная апатия. Явное ощущение, что это будет навсегда. Единственное, радует, что ничего вечного нет.
Пойду пошевелю это болото.
Завтра суд, а экспертиза еще не готова. Будет готова в течение десяти дней.
Большинство судей выходит из рядов секретарей суда. Девушек, как правило, некрасивых, неудачливых, неспособных, но знающих в силу специфики своей работы все тонкости процесса.
Что осталось от наших предков? А что останется от нас?
29 марта. Заура осудили. Дали шесть лет. А он был практически готов выйти на свободу. Вещи уже собирал. Вот и случилось… В Можайский изолятор.
Глаза у него были осмысленны и серьезны, ну, как у срущей собаки.
По лицу милиционера было видно, что за деньги он готов на все.
Добрый, ласковый, денежный мешок.
Увидев скутер (впервые) по телевизору, зек сделал глубокомысленное лицо и, потыкав в экран обгрызенным пальцем, глубокомысленно заявил:
— Охуенная тема! Вообще…
При виде группы «Виагра» зеки оживлялись, вперивались в экран и то и дело повторяли, как и кого они бы с удовольствием выебали. Это произносилось с таким видом, как будто для этого требовалось только их личное желание.
Друг по прозвищу Дай.
Всем хорош человек. Жмот, правда, отчаянный, а так, если бы не его фантастическая жадность, всем хорош, даже прекрасный человек.
— Что вы делали на Чистых прудах летом девяносто восьмого? — Я там бродил после дефолта.
Шептала трубка: «Ждут».
А я не верю.
Часы, года бегут,
Фиксируя потерю.
Фиксируя проход печальный жизни,
Корявый анекдот судьбы лукавой,
Где правда и вранье справляют тризну.
Надежду, угощая дубиной бравой.
По-прежнему в иллюзиях нужда,
а также в благородстве.
По-прежнему нужда
Справляется в колодцы.
Так издревле вранье танцует с правдой,
Лукаво охмуряя сердца младые,
Чечетку отбивая картонною бравадой
И тут же предлагая штампы прописные:
Что друг есть друг,
А суд есть суд,
Что есть любовь и солнца круг,
И в правде суть,
Предательство есть жуть,
И кровь — лишь рифма для любви,
А суть не в правде, а именно в крови,
И рифмы для любви другие:
Лови, беги, лупи. И вновь
Подставил бровь, пустили кровь,
Убавил круг, ускорил лов.
Упал, забили и забыли.
Забили в смерть — и вся любовь,
И только страшно ветры выли,
Когда надежду хоронили.
Шептали письма: «Ждут»,
А я не верил, уже не верил.
Обманывают себя,
Обманывают меня,
Короче, врут.
Потерю молча проживал и время мерил.
Взлетали мысли в облака,
Как птицы по весне,
Болела левая рука,
Прижатая во сне.
Я очерствел душой вполне,
Спасибо за урок.
Метался парус на волне,
Заваливаясь вбок.
За взглядом в небо я летел,
Вплетая в облака печаль.
Как мало дней, как много дел,
Как тяжела печать.
Стремленьем вниз живет река,
Паденьем существует дождь,
Бесплотен свет, бесплотна мысль,
Бесплотны облака.
Дождям ужасно рада рожь,
А хлебу человек.
Сначала вниз, потом лишь вверх,
И так текут века.
— Спасибо!
— Да, что там! Всегда рад ничего не сделать для другого!
24 октября. Свобода — что это? А есть ли она вообще? За два года я уже забыл, как она выглядит. Сны снятся исключительно тюремные. Это подтверждает, что бытие определяет даже сонное сознание. Сегодня, например, приснилось, что я получил три с половиной года. Оставшуюся часть сна высчитывал, сколько мне осталось еще сидеть.
В процессе появились новые люди. Спрашиваю своего адвоката:
— Что это за персона?
Он отвечает:
— Новый адвокат потерпевшего.
И добавляет:
— Ужас.
Я тут же подхватываю:
— Конечно, ужас. Ты на его морду посмотри. Разве можно с такой харей по судам ходить?
А адвокат отвечает:
— Ты не понял. Фамилия у него Ужас.
Был патологически жаден. Экономил на всем. Из-за жадности сел в тюрьму. Была возможность за деньги выйти, но решил сэкономить на госсодержании. В процессе сидения из-за жадности раскрутился и подвел себя под расстрельную статью. Перед расстрелом предложили откупиться — за ежемесячные выплаты можно было получить «пыжика» (пожизненно). «Сэкономлю», — подумал он. Но на деньги, и весьма большие, все же попал. Похороны обошлись в огромную сумму.
По подвалу Мосгорсуда, в пространстве между судовыми боксами, называемом на жаргоне «продол», бегал конвойный и орал.
— Все! — надрывался он. — Хватит! Обнаглели вконец. Ходят, треплются, курят где хотят. Заебали!
Вид конвойный имел устрашающий. Глаза горели огнем справедливого гнева, щеки раскраснелись. Казалось, его жидковатые волосы встали дыбом.
— Старшой! — вежливо подозвал его брат. — Подойди на секундочку.
— Какого хуя тебе надо! — гневно отозвался «продольный». Но все же подошел.
Через полчаса горячая курица и бутылка колы уже находились в нашем боксике.
— Сколько? — спросил я.
— Полторы тысячи, — улыбнулся брат.
Брат шепотом крайне вежливо просил «продольного» подсадить к себе в бокс подельника (меня) (внутренним распорядком категорически запрещено совместное нахождение подельников где бы то ни было) и подкрепил просьбу аккуратно сложенной сторублевой купюрой. При виде денег с бравым «продольным» произошла разительная перемена. Прямо скажу, метаморфоза с ним произошла. Он сразу как-то уменьшился в росте, лицо его приняло трепетное выражение, и, натуральная мистика, купюра буквально растворилась на ласково протянутой ладони. Продолжая нежно и осторожно протягивать сложенную лодочкой ладошку, охранник тихо заговорил:
— А дай еще, пожалуйста, у тебя есть, я знаю. Пожалуйста, ну дай, в счет завтрашнего дня, дай, пожалуйста.
— Старшой, правда нет, хоть обыщи. Завтра будут. Сегодня нет.
Полковник был убедителен. «Продольный» подрос, расправив плечи, поменял выражение лица с просительного на серьезное, ближе к строгому.
— Ладно. Верю. Пусть проходит.
И я незаметно просочился в боксик брата.
Прихрамывавший, косоглазый, со странной формой головы, как будто однажды его череп прищемили дверным косяком, молдаванин попал в камеру. Грузили его тяжкими телесными повреждениями (ст. 111, ч. 1). О себе рассказывал, что работал грузчиком на рынке. Одно время даже поднялся, работая с цыганами. Попрошайничал на проезжей части, с успехом изображая парализованного в кресле-каталке. Но произошла форменная глупость: устав ездить в кресле, молдаванин махнулся местами с водителем коляски и в этот момент был замечен милицией, поначалу никак не понимавшей, как несчастный так быстро исцелился. Врубившись, милиционеры тут же решили его использовать для рэкета хозяев этого предприятия, то есть цыган. Несмотря на все эти мелкие трудности житейского характера, молдаванин худо-бедно выживал в Москве, но случилась еще одна досадная неприятность: на рынке произошла драка, в которой бывший парализованный кого-то пырнул ножом, за что и был определен на централ.
