– Вот что, мамуля, – твердо сказал Василий. Маман, завидев незнакомое выражение на его лице, невольно попятилась. – Нам с тобой нужно серьезно поговорить.
Что происходило в этот день в театре дальше, история умалчивает. Однако ровно через год, после на редкость удачной премьеры обновленной постановки о всемирно известном балетном танцовщике «Воздвиженский: искусство – бессмертно», режиссер Пеночкин, умиротворенно улыбаясь, сидел в кресле в своем кабинете и давал интервью молодой журналистке из газеты «Культурный круг».
– Скажите, пожалуйста, ходят слухи, что с этой постановкой было связано много проблем. Это правда? – спрашивала журналисточка.
Василий же охотно рассказывал:
– В самом деле, все шло не так гладко, как хотелось бы. К сожалению, театр часто выбирают полигоном для своих грязных делишек люди, нечистые на руку, тщеславные, разного рода жулики и прощелыги. И нам не удалось избежать столкновения с ними. В определенный момент некоторые деятели – не будем называть имен! – пытались существенно урезать бюджет спектакля, уведя часть денег на личные нужды. Другие оказывали на меня, как на режиссера, давление, требуя взять их в постановку. Верно, маман?
С этими словами режиссер обернулся к сидевшей в углу комнаты маленькой, сухонькой женщине, в которой с трудом можно было узнать недавнюю скандальную диву Эмилию Аркадьевну. Та на минутку подняла глаза от вязания, взглянула на сына и послушно закивала:
– Верно, Васенька, верно. Какой ты у меня молодец!
– Однако, – удовлетворенно кивнув, снова обернулся к журналистке Пеночкин, – в конце концов мне удалось все преодолеть, и спектакль вышел именно в том виде, в каком был сегодня представлен публике.
– Что же помогло вам справиться со всеми этими неприятностями? – восторженно захлопала глазами журналисточка.
– Как вам сказать? – приосанился Пеночкин. – Я бы сказал, солидный режиссерский опыт, уверенность в своих силах.
Тут он покосился через плечо на наклеенную на стене огромную афишу спектакля, с которой на режиссера сурово смотрел сам Сергей Воздвиженский, переменился в лице и поспешно добавил:
– И, конечно же, безмерное уважение к фигуре великого артиста, о котором я взялся ставить спектакль. Можно сказать, Сергей своей жизнью и творчеством… – Василий снова глянул на афишу и уже с полной уверенностью закончил: – Преподал мне очень хороший и запоминающийся урок.
И, к удивлению журналистки, почему-то едва заметно болезненно поморщился и потер поясницу.
Журнал, раскрытый на развороте с этим самым интервью, которым Пеночкин завершил свой захватывающий рассказ, лежал между нами на столе. С красочной фотографии широко улыбался сам Василий, за спиной которого маячила театральная афиша со знаменитым Воздвиженским.
– И что же, Вася, с того самого дня сны тебя больше не мучают? – участливо спросила я.
– Нет, слава богу, – с облегчением отмахнулся Вася. – Да и то сказать – постановка идет с успехом, маман я на дачу перевез, пускай там свежим воздухом дышит, единением с природой наслаждается. И дома спокойнее стало. Правда, Майка… – он воровато покосился через плечо, проверяя, не приближается ли к нам несравненная Климова.
– Что Майка? – поддержала разговор я.
В голове у меня, как обычно, уже заработал счетчик, фиксирующий начало очередной перспективной истории, которую после можно будет где-нибудь использовать. Переосмыслить, исказить до неузнаваемости, переработать литературно и привычно подбросить в вечно пылающую топку писательского ремесла.
– Да понимаешь, – скорбно сдвинул брови мой приятель Вася Пеночкин. – Задумал я в следующем сезоне спектакль о Цветаевой ставить. А Майка будто с цепи сорвалась! Требует главную роль. Куда тебе, – говорю, – из кордебалета прямо в великие русские поэтессы. А она и слышать ничего не хочет.
Вася тяжело вздохнул, покрошил ложкой пирожное и подытожил:
– А ведь ничего не попишешь, придется выдать ей роль эту. Не то она меня живьем съест.
– Кто кого съест? – прозвенел за Васиной спиной веселый голосок Климовой.
Пеночкин вздрогнул, обернулся и натянул на лицо улыбку.
– Никто ничего не съест, любовь моя. Ты ведь сама знаешь, я на диете.
– И правильно! – припечатала Майка. – Творческий человек должен выглядеть одухотворенно. – Затем, снова подсев за столик и подобравшись к Пеночкину поближе, заговорила томно: – Послушай, Васенька, я вот о чем подумала. Что, если в первой сцене спектакля я появлюсь не в черном платье, а в розовом? Черный – это слишком уж траурно.
– Подожди, Майя, но ведь вопрос с твоим назначением на роль еще не решен… – попытался проблеять Пеночкин. Майка же, опасно сверкнув глазами, застонала с очень знакомыми интонациями:
– Твое пренебрежение – человеческое и профессиональное – просто оскорбительно.
Я же, с трудом сдерживая рвущийся наружу смех, поднялась из-за стола и потрепала своего незадачливого собеседника по плечу:
– Ничему-то тебя, Василий, жизнь не учит. Смотри, как бы не явилась к тебе во сне сама Марина Ивановна.
У истории моего приятеля Василия Пеночкина оказался счастливый финал, что можно назвать редкой удачей. Ведь творчество – вещь страшная, ревнивая, требующая, чтобы человек отдавался весь без остатка. Пускай оно дарит ни с чем не сравнимые восторги созидания, оно же часто выжимает своего служителя досуха, а после за ненадобностью отбрасывает, изможденного и опустошенного.
Такие истории, к несчастью, есть в моем расписном сундуке балаганщика. И такие маски попадаются в нем. Они только и ждут удобного момента, чтобы разыграть перед зрителем свой яркий и жесткий спектакль в лучших традициях комедии дель арте.
Кто здесь? Уж не Коломбина ли лукаво улыбается, накручивая на изящный пальчик золотой локон? Уж не Арлекин ли паясничает и заходится хохотом, чтобы никто не увидел его слез?
Арлекин
До чего ласковое сегодня солнце, Алекс, ты не находишь? Как оно играет в листве могучих платанов, как блестит в стеклах длинного белого здания у нас за спиной. Как гладит по голове и ласкает щеки, словно добрая мать, утешающая расстроенного ребенка. Задумываемся ли мы когда-нибудь, как это много – возможность видеть солнце, голубое небо над головой, ощущать на лице дуновение свежего ветра, вдыхать полной грудью? Благодарим ли судьбу за то, что она даровала нам это чудо? Конечно нет…
Ты прости, мысли у меня еще путаются, мне трудно придерживаться темы, не отвлекаясь на попутные рассуждения. Но, говорят, это со временем пройдет.
